Она взяла со стола лампу, подошла к моему укрытию и толкнула дверь ногой.
Лейтенант следовал за Бамбуш, ворча сквозь зубы:
– А чего мне на него смотреть?
Однако, когда женщина подняла лампу и осветила мое лицо, Куатье остолбенел, а потом попятился и пролепетал:
– Еще один! Затем он перевел взгляд на портрет маркиза Кориолана.
На лестнице вновь послышались шаги.
– А ну, вставай! – грубо прикрикнул на меня Лейтенант.
– Вставай, вставай, да поживее! – поддакнула старуха ворчливым голосом, в котором, однако, сквозило волнение.
От бесчисленных ушибов и ран, которые я получил, когда волны швыряли меня на прибрежные скалы, тело мое словно окаменело.
Кажется, я сохранил только дар речи.
И я проговорил, вроде бы даже с улыбкой:
– Если вам вздумается меня убить, то сделать это будет несложно.
Лейтенант опустил глаза. Казалось, в душе его боролись противоречивые чувства. Старуха влезла с объяснениями:
– Пока он сюда добирался, ходьба его разогревала, а теперь, поди, вся кровь в жилах застыла.
Тот, кого они величали Хозяином, был уже совсем близко, за своей спиной я слышал его надтреснутый голос:
– Видали, как башня рухнула! Будто только нас и дожидалась. Бывает же!
И говоривший сухо рассмеялся, но никто из его свиты ему не ответил.
Лейтенант между тем принял решение. Он подхватил меня на руки и, не слишком церемонясь, перекинул через плечо.
Старуха проводила нас до ступенек и, закрывая за нами дверь, прошептала:
– На сегодня покойников уже довольно. Хоть этого пощади.
Лейтенант почти бегом спустился с лестницы, и мы оказались на улице, где по-прежнему свирепствовала буря.
Он поставил меня у стены и спросил:
– Вы можете идти, молодой человек? Я ничего против вас не имею и готов отпустить вас на все четыре стороны.
– Даже чтобы спасти свою жизнь, я не в состоянии сделать ни шага, – ответил я.
– Вы знаете эти места? – осведомился Куатье.
– Еще пять дней назад я жил в Париже и никогда прежде не бывал на Корсике, – проговорил я.
Лейтенант поразмыслил и сказал:
– Подождите-ка...
Я остался один под ледяным дождем. Минут через десять я услышал, как по грязи хлюпают копыта. Покачиваясь в седле, Лейтенант напевал армейскую песенку:
Подъехав ко мне, Куатье спешился и подсадил меня на лошадь.
– Нет ничего глупее, – проворчал он, – чем отправляться в путь в такую ночь, вместо того, чтобы дрыхнуть в мягкой постели под теплым одеялом. Но я как был дураком, так дураком и останусь!
Он вскочил в седло позади меня. Сам бы я тогда ни за то не удержался на коне.
– Но! Каньото! – закричал Лейтенант, резко подхлестнув лошадку. – Перебирай ногами, старая кляча! Да, смотри, не оступись, а то прикончу на месте!
Лошадь, явно не заслуживавшая таких оскорблений, припустила галопом, не страшась топкой грязи.
У Лейтенанта словно был какой-то талисман, который вел его вночи.
Но Куатье все же приходилось петлять, поскольку узенькие ручейки превратились от дождя в неукротимые потоки.
Во время одного из таких объездов молния осветила глубокий овраг, который находился справа от меня, и за которым я, как мне показалось, разглядел какое-то мощноестроение.
– Меньше всего мне хотелось очутиться здесь снова, – пробормотал Куатье. – Так и вижу, как на дне сверкают глаза Кориолана. Проклятое место! Гони, Каньото, овца паршивая! Какой красавец был! А ведь два часа назад еще крепко на ногах стоял – в отличие от тебя.
Лейтенант затянул «Мальбрук в поход собрался»; лошадь помчалась вперед: Куатье безжалостно колол ее ножом.
Так мы скакали около часа.
