Рядовой красноармеец Иван

продержаться до подхода основных сил.

Позже и этот вариант красной пропаганды исчерпал себя. Тогда родилась третья версия, такая же лживая, как и первые две, и такая же внешне убедительная. Враг успешно продвигается по советской земле, но это не значит, что Красная Армия не может его победить. Наше Верховное Главнокомандование и лично товарищ Сталин просто применяют тактику Кутузова. Мы заманиваем врага в бескрайние просторы родины, изматываем его, растягиваем его коммуникации, а сами тем временем собираем огромные силы. И скоро наступит день, когда по приказу товарища Сталина Красная Армия всей своей мощью навалится на захватчиков и быстро разгромит их. 

Эту благостную басню передавали только на ушко, с оглядкой и по большому секрету. Понятно, что распространяли ее «компетентные лица». Советские солдаты охотно верили в такую военную мудрость товарища Сталина. И не только солдаты. Среди советских людей разных уровней и рангов упорно ходила, начиная с 1942 года, легенда о трех этапах войны, Наши маршалы и большие генералы под руководством товарища Сталина давно, мол, подготовили план войны с фашистами, и этот план имеет три этапа.

Первый этап, якобы, начался с момента нападения фашистов. Мы готовились к этому, но не успели сосредоточить все свои силы у границы, нам просто не хватило двух предвоенных лет, и враг оказался сильнее. Передовые части Красной Армии потерпели поражение и отошли, но так и было задумано. У границ мы сосредотачивали не самые сильные войска, с устаревшим вооружением. Основные силы для победоносного завершения войны собираются в глубоком тылу, за Уралом.

Второй этап – этап кутузовского заманивания врага в глубь страны. Красная Армия стойким сопротивлением изматывает врага и своевременно отходит на заранее подготовленные позиции.

А в глубине страны формируются отборные дивизии с первоклассным вооружением, с лучшими в мире танками, самолетами и артиллерией, которые начали изготавливаться еще до войны для решительного удара. Эти свежие силы завершат третий, победоносный этап войны.

Если сейчас внимательно перечитать официальные наши сообщения о ходе военных действий, то трудно поверить, что высшие государственные и военные деятели огромной страны могли докатиться до такой подленькой лжи. Ведь любой человек действует более обдуманно и решительно, если знает правду. Великий русский полководец Суворов говорил: каждый солдат должен знать свой маневр. Но наша власть никогда не верила своему народу и боялась говорить ему правду. 

А тогда шел злополучный октябрь 1941-го года, и мой отец надеялся, что не сегодня-завтра подойдут основные силы Красной Армии и погонят фашистов за государственную границу.

Наверное, мой отец, рядовой красноармеец Иван, лежал в мелкой одиночной ячейке с трехлинейной вин­товкой в руках. Он лежал в ячейке, а не в траншее, потому что умные военные головы считали тогда, что советскому красноармейцу, сыну трудового народа не нужно буржуазное стадное чувство локтя. Он лежал в мелкой ячейке, потому что даже на одиночный окоп полного профиля у красноармейцев не хватило времени. По словам матери, отец в письмах сообщал, что их постоянно перебрасывают с места на место, и все время приходится копать, копать и копать. «Мы все строим и строим», - писал он в последнем письме.

Ему выдали устаревшую трехлинейку, потому что огромные запасы современного оружия и боевой техники Генштаб сосредоточил на западной границе СССР, вместе с невероятным количеством другого вооружения, боеприпасов и прочих материалов. И все это досталось немцам в ходе «приграничных сражений». 

А на отца и на его товарищей двигались фашистские танки, и среди этих танков шли трофейные, наши, советские, лучшие в мире. На них пикировали фашистские самолеты, а наших истребителей в небе не виделось, - почти все они сгорели на приграничных аэродромах в первые дни войны. Красноармейцев прижимал к земле огонь вражеских орудий, и чуть не половина этих орудий – трофейные, наши, советские, опять же лучшие в мире.

О чем думал в те минуты отец? Может, он думал о том, кто родится у него через полтора месяца — сын или дочь. Может быть, он думал, что позади него Москва. Но, скорее всего, он думал, как пулей из трехлинейки остановить немецкий танк. Он учил школьников Нижней Покровки математике и физике, он знал, что такое траектория и упреждение, он умел обращаться с охотничьим ружьем и метко стрелял. Наверное, он выискивал уязвимое место в грохочущей броне.

Мой отец - упорный и упрямый русский человек. Он привык добиваться намеченного. Еще недавно он верил, что освоит фотографию, — без водопровода и электричества, — и освоил. Точно так же он верил, что на­учится рисовать, - и научился. Точно так же он верил, что научится кататься на коньках, - и научился.

И сейчас он верил, что сумеет остановить фашистский танк. Он знал, что обязан остановить танк, потому что на него смотрят его бывшие ученики, его не очень грамотные земляки-хлеборобы. Они смотрят на него, на учителя, на образованного человека, на интел­лигента. И он должен показать им, как постоянно показывал в де­ревне, что человек может все, надо только поставить цель и твердо добиваться ее. И еще он, наверное, думал, что если каждый крас­ноармеец остановит хотя бы один танк, то война закончится, потому что у немцев просто нечем будет воевать.

Так или примерно так думал мой отец в начале октября сорок первого года. По-другому думать он не мог.

Когда горит дом, никому не придет в голову вешать меда­ли на грудь пожарникам. Медали им дадут потом, когда огонь будет погашен. Так и в сорок первом награды давали редко. Тогда было не до наград. Гибли полки, дивизии. Гибли целые армии и фронты. Гибли, пробиваясь по приказу на восток, к линии фронта, части и соединения Западного, Резервного и Брян­ского фронтов. Отец не получил никакой награды. Не получили награ­д и те сотни тысяч солдат и командиров, которые навсегда остались в Вяземском котле.

Наши полководцы, наши историки в один голос утвержда­ют, что они погибли не напрасно. Возможно, они правы – по своей высокой государственной и военной истине. Но я не могу так говорить. И не хочу. Говорить так, значит оправдывать виновников той невиданной в истории трагедии, а это в лучшем случае фа­рисейство. Оправдывать гибель миллиона солдат в Вяземском котле, — это не патриотизм и не вели­ кодушие, а соучастие в массовом убийстве.

Я не знаю и уже никогда не узнаю, где отец упал на землю в последний раз. Может, это случилось в лесах западнее Вязьмы, где на полянах и опушках лесов расстилались ковры из серых шинелей тысяч убитых красноармейцев. А может, он умер в немецком концлагере, куда его бросили победители. Но я знаю, что умер он че­стным человеком. Он упал на землю, за свободу которой воевал, будь то наша, немецкая или польская земля.

Я не знаю, когда погиб мой отец. Возможно, это случилось в октябре 1941-го года. Сердце подсказывает мне другую дату: скорее всего, его жизнь оборвалась в тот памятный мне пасмурный день осени сорок второго года. Но интуиция – интуицией, а точный день смерти отца я так и не знаю.

Мы не получили на него «похоронку». Ни бабушка, ни наша мать, ни мы, его дети, никогда не считались членами семьи погибшего участника войны. Наш отец «пропал без вести на фронтах Великой Оте­чественной войны» — так нам предписывалось указывать в анке­тах и автобиографиях долгие годы.

Нам было бы легче, если бы нам сообщили, что отец погиб смертью храбрых, погиб на глазах боевых друзей и похоронен их руками. Нам было бы легче, если бы мы зна­ли, где его могила, могли приходить к ней.

А лучше всего, если бы он вернулся к нам живым.

Забвение

«Так называемое отечество, призвав в ходе войны под знамена 34 миллиона своих граждан, не позаботилось похоронить мертвых… Солдатские кости так и валяются в лесах, полях и болотах… О последнем похороненном солдате мы даже и не мечтаем». 

 В. Суворов. «Тень Победы».

 Моя боль не уменьшается от того, что мы не одни такие. Миллионы моих сверстников до сих пор ищут след своих пропавших без вести отцов, ищут и не могут найти. Где все они? Неизвестно. Они не числятся