впитанному со временем кровью и плотью. На этот раз одного навыка оказывалось маловато, потому что предстояло врачевать не любого больного, но приятеля. Таких совпадений он не мог терпеть, считая человека-врача двуединством неделимым, а с приятелем всегда уж, по человечеству, натворишь чего- нибудь такого, что врачу вовсе не подобало бы. Он поэтому высказывал несколько больше спокойствия, нежели оно было ему присуще, — думал о нем, приуготовлял себя к встрече, и, как выяснилось, напрасно.
Юлия Павловна, не дыша, приоткрыла дверь в мужнину комнату, но отступила, пропуская вперед доктора, и приложила пальчики к вискам, означая этим, что не в силах превозмочь волненье.
Но доктор галантно показал, что войдет только после нее.
Пастухов с виду был бодрее, чем выходило по рассказу Юлии Павловны. Он чуть, что не был весел. Улыбнулся, хотел приподняться на локте, поздороваться, впрочем, сам же опять и откинулся на подушку, не успел Нелидов договорить, что, мол, «изволь-ка, батенька, лежать». Они глядели друг на друга — лекарь испытующе, больной с любопытством.
— Забрили? — подмигнул вдруг Пастухов озорно.
— Об этом после, — сказал Нелидов, подтягивая к постели стул и садясь. — Надо тебя послушать. Что это ты?..
Он взглянул на Юлию Павловну.
— Мне уйти, — понимающе сказала она, приподняла грелку, тихим голоском спросила: — Не надо?
— Подождем, — примирительно повел рукой доктор.
Юлия Павловна вышла на цыпочках и, пока бесшумно затворяла дверь, расслышала первый вопрос Нелидова: «На что сейчас жалуешься?» Это был лекарский канон, и, как всякий канон, он нес с собою струю надежды, что все пойдет правильным курсом. Порыв шторма пронесся. Юлия Павловна приходила в себя.
В ее комнате царил хаос, в котором она одна, поглощенная сборами в дорогу, видела порядок. Проверяя этот порядок новым и как бы рассерженным взглядом, она обдумывала, как ей поступить, если болезнь Александра Владимировича очень опасна; если только серьезна, но не опасна; если длительна или — наоборот — скоропреходяще; если он должен лежать или если ему можно немного прохаживаться. Каждая из возможностей требовала особой вариации готовившейся поездки. Не ускорит ли болезнь переезда к тетушке? Надолго ли его задержит? Мыслимо ли, чтоб от него пришлось отказаться? Испуг за мужа сменялся рассуждениями, и они были бы уже спокойны, когда бы само спокойствие не заключало в себе разочарования. Как будто жизни, устроенной трезвым умом, вдруг глупо помешали.
Осмотр больного, показалось Юлии Павловне, затянулся выше меры. Она решила пойти постучать. Нелидов громко крикнул: «Можно!»
По лицам обоих друзей она с одного взгляда поняла, что сейчас они переменят разговор, который вели наедине.
— Так вот, дорогая Юлия Павловна, — немного помолчав, сказал доктор. — Ничего такого тревожащего не нахожу. Перегрелся работничек наш сгоряча… Не рассчитал. Сосудистая система, понятно, не такая уж безукоризненная.
— Что я говорила! — воскликнула Юленька.
— М-да. Прилив крови. Обморочек… Не очень глубокий, по-видимому. Однако… Предупреждение все же…
— Видишь, Шурик!
— Со стороны сердца, насколько сейчас можно судить, не нахожу… Со стороны головы…
— Какое же лекарство, Леонтий Васильич?
— Не делать глупостей, — сказал он, упирая осуждающий взор в больного.
— Боже! Разве я не права была, Шурик?
— Я тут приготовил рецептик… Капсюльки будете давать. Три раза. Папаверин там и все такое. Рецептик я захвачу с собой в город — с обратной машиной лекарство вам доставят. А может, с ней приедет и врач. Постараюсь его залучить.
— Врач? — вся вдруг всколыхнулась Юленька. — Зачем же… врач, когда вы говорите…
— Не волнуйтесь, голубушка. Ничего такого нет, чтобы волноваться. Нервы, однако. Нервы. Голова. Не что-нибудь! Специалисту посмотреть необходимо. По нервной части то есть.
— Я понимаю. Я отлично понимаю! И я вам абсолютно верю, Леонтий Васильич, — все заметнее оживлялась Юленька. — Раз никаких опасений нет — слава богу! Надо непременно сделать все, все, как вы сказали… Я понимаю! Это просто чудо, что вы… Представь, Шурик, открывается дверь, и вдруг я слышу… Нет, это просто… Что делала бы я без вас? И вы еще берете на себя труд прислать невропатолога. Доставить лекарство! Ах, милый Леонтий Васильич! У Шурика такая слабость!
Она шагнула ближе к кровати, нервно обхватила пальцами холодный край полированного изножья, проговорила умоляюще:
— Правда, Шурик, у тебя сильная слабость?
Пастухов ответил благоговейно:
— По слову твоему да восчувствую я силу в слабости моей! Есть церковное речение: «Силу твою в немощи моей…»
— Он еще шутит! Всегда наперекор. Но, доктор, неужели сидеть, сложа руки, потому что нет капсюлек, нет невропатолога? Что надо сейчас?
— Полагаю, хорошо бы к ногам грелку, — уже хитровато сощурился Нелидов.
— И тут я права! — торжествующе захлопала она в ладоши.
— Но стоп! — придержал ее Нелидов. — Это, голубушка, не признание за вами прав медсостава. Даже — младшего. Назначаю вас сиделкой.
— Повинуюсь. Ничего без предписания врача! Однако это жестоко, Леонтий Васильич! Сиделка! При моей-то подвижности! — Юлия Павловна надула губки и потом обворожительно засмеялась. — Пока вы не ушли, я сбегаю сменить в грелке воду.
Но каблучки ее стукнули всего раз-два — она деловито остановилась.
— Шурик, я как раз взялась разбирать теплые вещи и хотела спросить: может, твою шубу… Я думаю положить ее к моим вещам, хорошо?
— Положите, голубушка, положите, — одобрил за Пастухова доктор, сняв пенсне и закрывая глаза, точно от назойливого света.
Юлия Павловна на секунду растерялась, бровки ее взлетели, но сразу и опустились недовольно…
— Так я и знала. Шурик успел вам наговорить бог знает что?
— Почему — бог знает? Куда положить шубу — дело, Юлия Павловна, житейское.
— Военным известно, конечно, больше, чем нам, — сказала Юлия Павловна немного заносчиво, хотя быстро смягчаясь. — Вот вы, Леонтий Васильич, вы можете дать нам совет?
— Врачебный?
— Да. Профилактический, — заставила она себя улыбнуться.
— Извольте. Шубам надлежит быть там, где предполагается зимовать.
— Но что зимовка может застигнуть неизвестно где… это предположение основательно?
— Оно допустимо.
Юлия Павловна бросилась к Нелидову.
— Скажите же, скажите все, что вы знаете, — взмолилась она.
— Что ж я могу знать, дорогая моя?
— Но ведь вы в армии!
— В ополчении.
— Но оно тоже должно воевать! Как же так воевать, ничего не зная? Нет, я прекрасно вижу — вы что-то уже сказали Шурику.
Пастухов, все время лежавший неподвижно, поднял руку.
— Ну, скажи Юленьке про Подмосковье, Леонтий.
