— Освободите место раненому!
Началось неохотное топтание на месте среди тех, кому еще, не удалось усесться.
— Скорее, скорей от прохода! — повторял голос.
Постепенно народ раздвинулся на шеренги одна против другой, и в узком коридоре между ними появилась передняя пара с носилками в руках. Одним носаком был Рагозин, другим — коренастая дама с красным крестом на рукаве. Ей было тяжело — она кособочилась, пунцовое лицо ее жалко морщилось.
Пастухов протолкался вперед, к Рагозину — помочь ему, но тот качнул головой на свою измученную напарницу, и он сменил ее, неуклюже перехватил ручку носилок. Мельком он глянул на голову раненого, отвернулся: ему почудилось — это мертвец. Носилки понесли в дальний от окна угол, стали медленно опускать.
— Зачем же на пол? — фальцетом прозвенел возглас ученого. — Составьте скамейки. Пошире которые!
Кто очень дорожил местами на скамьях и оставался сидеть, когда вносили раненого, теперь поднимались, подгоняемые вдруг долетевшими из других секций криками: «Носилки требуют!», «Давай носилки!»
Скамьи были составлены. Раненого подняли с пола. Он застонал. Его уложили на скамьи. Носилки поплыли над головами; передаваемые к проходу и дальше к дверям.
— Так и будем стоять? — сказал ученый, оторвав глаза от раненого и строго оглядывая даму с красным крестом.
— Я? — испуганно спросила она.
— Вы.
— Наша медсестра, она… она сию минуту.
— А вы кто?
— Санитарка. Нашего домо… (она передохнула) домоуправления.
— Давайте ножницы.
— Ножницы?
— Да, что там у вас?
Ученый с нетерпением ткнул пальцем в ее сумку с крестиком. Она поспешно раскрыла сумку. Руки у нее дрожали. На дне сумки шуршало, звякало.
— Капли… валериановые… Потом вот…
— А! Ну, примите сами. Капель двадцать, — буркнул ученый.
Ощупав карманы тужурки, он вынул толстобокий складной ножик, стал выискивать в наборе лезвий и каких-то приборчиков понадобившийся инструмент, прикрикнул:
— Товарищи! От света! — И, опять взглянув на санитарку, вызывающе галантно наклонил кудлатую свою голову: — Займитесь… чтоб не заслоняли.
Она обернулась и, оживленная задачей по своим силам, принялась деликатно убеждать, чтобы люди, безмолвным кольцом обступившие раненого, расступились.
Раненый лежал недвижимо. Одежда его была перемазана землей. На левой ноге штанина по всей голени чернела от кровя, и кровь уже просочилась на скамью.
Ученый осмотрелся, сказал Рагозину: «Вот вы» — и дал ему держать штанину за грязный край в мохнах. Сам он тоже прихватил эти мохны почти вплотную с пальцами Рагозина и куцыми ножничками надрезал край. Забрав надрез в разинутый зев ножниц, он толкнул ими в материю, клейко пропитанную кровью, стараясь резать как продавцы-мануфактурщики.
— Натягивайте, натягивайте крепче, — говорил он Рагозину.
Пастухов чуть издали старался вглядываться в их лица. Нависшие кудлы ученого закрывали лицо до седой щетины усов, и видно было, как она подергивается, отвечая вздрагиванию то стискиваемых, то разжимаемых челюстей. Лицо Рагозина не менялось — оно казалось злым. Видеть эти лица Пастухову все время мешали стоявшие впереди него люди. Но всякий раз, когда его взгляд, отыскав ученого или Рагозина, нечаянно падал на раненого, Пастухов быстро прятался за тех, кто мешал.
Нет, он не мог пересилить боязни смотреть на умирающего или — чего он боялся еще больше, — может быть, уже умершего человека. (Признаваясь в этом печальном качестве своей натуры, он называл его не боязнью, а, в полушутку, безусловным инстинктом. «Лошади тоже боятся мертвых», — говаривал он.)
Не один он, однако, отводил глаза от страданий. Когда открылось размозженное колено раненого с проглядывающей из крови розовато-белой тупой костью, многие отошли подальше и замкнулись, перемогая испуг и боль бессильного участия.
В тишине был расслышан вновь нетерпеливый вопрос ученого:
— Бинт-то у вас есть?
— Да-да!
Санитарка закопошилась в своей сумке. Лишь бы не увидеть раненого, она, пятясь, сунула, кому пришлось, катушку бинта и тут же с облегчением выдохнула:
— А вот сестрица!
Маленькая, круглолицая, в белой косынке женщина, перед которой расступились, с ходу посмотрела на рану пострадавшего, потом на перепачканные кровью ножик и бинт в руках ученого и уважительно спросила:
— Вы врач?
— С такими санитарами — да, — сказал он.
Она, будто не слыша ответа, считала пульс раненого. Потом коротким движеньем цепких кулачков разодрала на нем штанину до пояса. Ощупав и приподняв бедро одной рукой, протянула другую за бинтом. Едва приступила к перетяжке бедра, как раненый зашевелился. Вдруг вскидывая и роняя голову, он взвопил. Сестра подтянула к себе Рагозина за рукав.
— Прижмите его, — говорила она отрывисто. — Навалитесь сильнее. Держите руки…
Рагозин исполнял все, как приказания.
Двое широкоплечих молодцов-санитаров подоспели с носилками, когда сестра кончала перевязку. Она дала им знак — брать. Раненого унесли. Его стоны долго слышались и еще дольше стояли у всех в ушах.
Ученый сидел на своем стульчике. Носовым платком оттирал с пальцев присохшую кровь, поплевывая на платок.
Рагозина обступили с расспросами — он ведь был
Повторил Рагозину тот же вопрос и Пастухов: что под домом? Дошел слух, будто под обломками осталось не то двенадцать, не то двадцать человек. Число обещало расти — таково свойство молвы, и это был ответ Рагозина. За раскопки взялась молодежь, и он заявил, что идет помогать.
— Вы смелый, — вдруг встрепенулась девушка, все время державшаяся поближе к Пастухову. Восхищенье боролось в ней с неодоленной робостью.
— Когда чем занят, то не очень боишься, — сказал Рагозин. — Видите? — качнул он головой на ученого (тот уже перелистывал свою книгу). — Я пойду, — договорил Рагозин. — А вы, как это?.. Словом…
Он не нашел никакого слова, но чуть не лукаво метнул на Пастухова беглым взглядом. Будто, готовая сделать за ним шаг, девушка вся подалась вперед, но сейчас же отступила.
Пастухов обнял ее плечи.
— Пошли! — сказал он так решительно, что она не сомневалась — они пойдут следом за Рагозиным. Но Пастухов подвел ее к ученому.
— Простите, нам хочется узнать, — сказал он, — что вы читаете?
Ученый захлопнул книгу, показал переплет. Пастухов нагнулся и замигал.
