был спокоен и крепок. Отдохнувшее лицо розовело. Правильный прямой, с тонкими ноздрями нос, казалось, делался тоньше и заостренней. Губы она складывала так, словно они желали чего-то радостного, неизведанного.
Илья подолгу смотрел на ее лицо и ждал той минуты, когда она проснется и, улыбнувшись по обыкновению, скажет самой себе: «Ах ты, засоня, ах ты, лентяйка! Как кочерыжка замерзла и все спишь, бесстыдница». Илье очень нравилась эта милая и шутливая брань.
Илья прислушивался к ее ровному дыханию. Порой ему казалось, что ее черные ресницы закрыты не плотно, а на щеках вдруг начинает розоветь яркий румянец.
Тогда Илью охватывало необъяснимое беспокойство. Чтобы скрыть его, он начинал ворочаться с боку на бок и громко кашлять. Иногда среди ночи Оксана, натягивая на голову бараний тулуп, спрашивала:
— Замерз или не совсем?
Ночи стояли холодные, осенние. К утру уже появлялись легкие заморозки.
— Мне-то тепло, а ты спишь наружи, — рассеянно глядя в потолок шалаша, отвечал Кушнарев и принимался равнодушно зевать. — У меня же два одеяла...
— Я люблю спать на воздухе, — полусонно говорила ему Оксана. — У меня шуба теплая. Когда совсем будет холодно, тогда в шалаше лягу.
— Конечно, — равнодушно подтверждал Илья. После того принужденного купания он почувствовал себя почти совсем здоровым. С вечера уснул крепко. Ему приснилось лицо Оксаны. Оно было необыкновенным. Исчезло с него суровое выражение, а губы были открыты, девушка горячо дышала ему в щеку. Он проснулся. Оксана спала на своем обычном месте с прежним суровым выражением на лице. Илье до обиды было жаль улетевшего сна.
Весь этот день Кушнарев был молчалив.
— Почему ты надутый? — спросила Оксана.
— Так, скучно, — в замешательстве ответил Илья.
— А отчего скучно? — допытывалась Оксана, пристально вглядываясь в его лицо.
Кушнарев почувствовал, что начинает терять власть над собой. Отвернувшись к стене, он молчал. С момента его появления в партизанском отряде прошло уже десять дней. Илья набрался сил. Раны быстро заживали. Этому способствовали крепкий организм и усиленное питание.
Заботы Оксаны волновали его, побуждали к необходимости чем-то ответить, как-то отблагодарить девушку. Опасности, совместные тяготы войны, родственность судьбы сближали их.
— Ты славная девушка, — вскинув глаза на Оксану, быстро проговорил Кушнарев.
— Не девушка, а вдова.
Оксана, склонив голову, поймала его взгляд и густо покраснела.
Он продолжал следить за ней глазами с нескрываемым волнением, словно увидел ее первый раз в жизни. Подавляя вздох, он задумчиво произнес:
— Теперь много вдов будет.
— А разве мне от этого легче? Я-то знаю... — звонко выкрикнула Оксана и, не договорив какие-то слова, едва сдерживая слезы, отвернулась в сторону.
— Ты не сердись, Ксана. Я ведь так сказал. К слову пришлось, — смущенно проговорил Илья Кушнарев. В этот день они больше ни о чем не говорили до самого вечера.
К ночи сильно похолодало. С неба посыпалась ледяная крупа, подул резкий ветер, тревожа на деревьях не успевшие опасть листья. Лес гудел шумно и протяжно, точно роптал за нарушенный покой.
Еще до ужина Оксана завесила отверстие шалаша плащ-палаткой, выкопала посредине шалаша ямку и, наломав сухого орешника, разожгла камелек. Ужинали молча. Но оба чувствовали внутреннее напряжение. Оба сознавали неловкость и неестественность положения. Сучья, потрескивая, горели весело и ярко. Подбросив несколько толстых сухих палок, Оксана заговорила первая. Ослабевшее пламя скрыло выражение ее лица. Кушнарев слушал молча и внимательно. Оксана рассказала ему всю свою недолгую, но богатую житейскими радостями и невзгодами жизнь.
Слушая ее, Илья все больше и больше начинал волноваться. Она отзывалась на все наболевшие в его душе вопросы с подкупающей прямотой. Ее голос звучал тихо и задушевно. Казалось, не было в мире роднее этого чудесного, бархатистого голоса.
Через несколько дней в расположение партизанского отряда прилетел самолет. Он забрал с собой Кушнарева на Большую землю.
Когда самолет делал над лагерем прощальный круг, на опушке леса стояла группа партизан. Они приветливо махали руками. Среди них, в зеленой фланелевой кофточке, с карабином в руках, Кушнарев увидел Оксану...
— Если тебя, Илья, любит такая дивчина, як Оксана, ты счастливый человек! Больше ничего сказать не могу, — заявил Торба, когда Кушнарев закончил свой рассказ.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
16 ноября 1941 года предполагалось третье по счету генеральное наступление немцев на Москву. На Волоколамском направлении противник напрягал все усилия, чтобы пробиться к Москве. Он стремился отбросить группу Доватора и дивизию Панфилова с магистрали и обеспечить захват коммуникационных линий в районе Истринского водохранилища. В боях за Москву наступил один из самых напряженных моментов.
Против далеко не полного по составу соединения Доватора и дивизии Панфилова германское командование бросило две пехотные, две танковые дивизии и другие части и соединения. Массированным ударом генерал Хюпнер предполагал отвлечь наши воинские части с флангов и тем самым ослабить их. Одновременно он хотел двумя мощными подвижными группами охватить правый фланг нашей армии с севера, а левый — с юга.
Получив данные разведки, командарм Дмитриев немедленно приступил к перегруппировке частей своей армии. На правое крыло были подтянуты армейские резервы, дивизии переформированы и получили пополнение.
За несколько дней до начала немецкого наступления в штабе армии было назначено совещание. Перед совещанием у командующего Доватор встретился с Панфиловым.
— Здравствуй, кавалерия, — Панфилов дружески протянул Доватору руку.
— Ура царице полей — пехоте! — весело приветствовал Панфилова Доватор и, не освобождая своей руки из его жесткой ладони, отвел генерала в сторону и начал горячо благодарить за поддержку.
— Орлы у тебя люди, Иван Васильевич! Богатыри!
— А твои разве плохи?
— Ну, мои тоже ребята неплохие!
— А здорово мы немцев пошерстили, а? Хорошо-о!
Панфилов весело засмеялся и, щуря узкие глаза, продолжал:
— Генерал Хюпнер — вояка коварный. Зол на нас с тобой, очень зол! Подтянул две танковые дивизии, чуешь?
— Эх, нам танков бы побольше, танков! Тогда мы по-другому будем с Хюпнером разговаривать.
— Мы еще с ним поговорим, — твердо ответил Панфилов и, вглядываясь в лицо Доватора, тихо спросил: — Товарища Сталина на параде видел?
— Видел, Иван Васильевич. Ты знаешь, вот я побывал на параде, услышал речь товарища Сталина и
