вернулся совсем другим человеком. У меня сейчас такое ощущение, словно окончил вторую академию. Мне кажется, что мы до сих пор не так воевали, как нужно. Не изжили еще легкомыслие, беспечность.
— Верно, есть еще это. У меня, брат, давно такая мысль возникла. Укрепления строим слабовато, не умеем беречь людей, недостаточно учим. Я посмотрел, у соседа на моем правом фланге окопы вырыты мелко, на дне соломка, — одним словом, куриные гнезда, а не укрытия. Слабоват сосед, слабоват! Вот он, кстати, сам жалует к нам.
К беседующим подходил Суздалев, высокий молодой комдив, сосед Панфилова на правом фланге. Отчеканивая каждое слово, он шумно поздоровался.
— Думал, опоздаю, задержался на просеке.
Серые круглые глаза Суздалева быстро перескакивали с предмета на предмет. Он был красив, статен, гладко выбрит. Вся его фигура дышала здоровьем, силой и уверенностью.
— Встретил сейчас танковую колонну, — продолжал он. — Новые мощные «КВ». Заполучить бы таких десятка три. Я тогда не беспокоил бы генерала Панфилова. Посматриваете, Иван Васильевич, на мой левый фланг?
— И даже очень бдительно, — подтвердил Панфилов.
— Не беспокойтесь, не подведу, — заверил Суздалев.
— Надо не Панфилова беспокоить, а противника, — с усмешкой заметил Доватор. Ему не понравилась самоуверенность Суздалева.
— Мы и противника беспокоим. Пока на мой участок не особенно нажимал, значит побаивается. Сегодня ночью разведчики обнаружили крупное передвижение танков, пехоты. Что-то затевается.
— Ясно, что затевается. Немцы подтянули танковые соединения, разумеется, не для маневренных переездов, — заключил Панфилов и, вдруг повернувшись к Суздалеву, спросил в упор: — Значит, мне не беспокоиться?
— Абсолютно! Конечно, при условии, что я получу дополнительные резервы, — подтвердил Суздалев.
— А все-таки я беспокоюсь. Вы меня извините, но я и командарму так скажу. За вас беспокоюсь, за Доватора и за себя.
Лев Михайлович, не отрываясь, любовными глазами смотрел на Панфилова. Не только любовь внушал ему этот умный, широкоплечий генерал с простым русским лицом, но и глубокое уважение.
На совещании присутствовали генералы, полковники, командиры и комиссары армейских корпусов, дивизий. Вокруг длинного стола, покрытого зеленым сукном, сидели военачальники, державшие в своих руках судьбы многих тысяч людей и, самое главное, судьбу советской отчизны. Некоторые из них были еще совсем молодые, но с поседевшими висками. Самым молодым выглядел Доватор. Облокотившись левой рукой на стол и резко повернув голову, он напряженно смотрел на командарма.
Командарм стоял в конце стола, перед расцвеченной картой. В центре ее крупными буквами была обозначена Москва. Высокий, подтянутый и стройный генерал говорил мягким, негромким голосом. Спокойные, но строгие глаза его на энергичном крупном лице говорили о твердом характере и большой силе.
— Товарищи командиры и комиссары, сегодня в Ставке Верховного Главнокомандования со мной беседовал товарищ Сталин, Он просил передать бойцам, командирам и политическим работникам вверенной мне армии сердечный привет...
Сидевший рядом с Доватором Панфилов поднял голову и, сжав локоть Доватора, с медлительной торжественностью встал, потянув его за собой. Одновременно с ними встали и остальные. На какую-то долю секунды установилась торжественная тишина. Панфилов, скользнув рукой по локтю Доватора, поймал его пальцы и крепко сжал их. Лев Михайлович чувствовал теплоту этого пожатия. Оба генерала стояли твердо, не двигаясь. Оба чувствовали единый ритм сердец и молча клялись драться за родину до последней капли крови.
— Прошу садиться, товарищи, — сказал, наконец, командарм и продолжал. — Товарищ Сталин сказал, что всякая возможность разгромить врага должна быть использована и будет использована. Всякая возможность сдачи врагу столицы абсолютно исключена. Подобная мысль не только недопустима, но и преступна. Категорически преступна! — Последние слова командарм произнес медленно, с четким ударением на каждом слоге, придавая им особенную убедительность и значение.
Все присутствующие понимали, в какой страшной опасности находится родина. Понимал это и весь народ. По призыву вождя он был готов на крайние жертвы, был готов отдать самое дорогое — жизнь. На полководцах лежала задача — обеспечить победу, и они верили в нее, потому что за ними шел могущественный народ, вооруженный не только пушками, но и несокрушимым духом советского патриотизма.
Панфилов, опираясь о стол крепко сжатыми в кулак руками, решительно встал и раздельно сказал:
— Передайте товарищу Сталину, что мы разгромим немецких захватчиков.
— Мы оправдаем доверие родины, — горячо поддержал его Доватор.
Это было единодушие. Это был ответ за всех... Генералы и офицеры снова встали.
— Благодарю, товарищи командиры! От вашего имени я заверил товарища Сталина, что мы возложенную на нас задачу выполним.
Командарм дал рукой знак садиться и, круто повернувшись лицом к карте, приступил к анализу создавшейся на фронте обстановки.
Положение обороняющихся армий к тому времени было исключительно тяжелым. Армия генерала Дмитриева, являясь правым крылом Западного, фронта, имела перед собой сильнейшего противника, а именно: 5-й и 41-й танковые корпуса и 56-й и 27-й армейские, входящие в состав третьей танковой группы генерала Гоота, и 40-й и 46-й танковые и 90-й армейский корпуса четвертой танковой группы генерала Хюпнера. С воздуха наступление врага поддерживалось вторым авиационным корпусом, имеющим в своем наличии 800 самолетов. Если общее соотношение сил по пехоте уравновешивалось один к одному, то по танкам немцы имели почти тройное превосходство, а в авиации — полуторное.
После овладения Волоколамском танковые группы генералов Гоота и Хюпнера имели перед собой задачу: коротким ударом севернее «Московского моря» отбросить наши части за Волгу, тем самым обеспечить левый фланг своей клинско-солнечногорской группировке. Последняя ударом главных сил в направлении Клин — Солнечногорск — Истра должна была разбить противостоящие войска Красной Армии и обойти правый фланг фронта с северо-востока, перерезав важнейшую железнодорожную магистраль Москва — Урал — Дальний Восток — основную артерию, питающую фронт. Общая стратегическая цель — выход к Москве.
Над столицей нависла смертельная опасность. Армии правого крыла Западного фронта было приказано: не допустить прорыва противника, наносить ему чувствительные потери, истребляя живую силу и технику, преследуя общестратегическую цель: выиграть время для сосредоточения резервов. Имелся в виду подход новых ударных армий.
Командарм сидел в конце стола. Рядом с ним по правую сторону был член Военного совета Букреев, по левую — начальник штаба армии генерал Лобачевский.
Докладывал сосед Панфилова — генерал Суздалев. Ему было предоставлено слово одному из первых. Обрисовав границы оборонительных районов, он подробно перечислил силы противника на переднем крае и в тылу. Доклад был точный и обстоятельный. По его выводам, оборона дивизии была прочной и устойчивой. При наличии дополнительных резервов с соответствующим количеством артиллерии он рассчитывал, несомненно, удержать занимаемый рубеж.
— Получите резервы! — крикнул ему командарм, переглянувшись с членом Военного совета. Тот понимающе улыбнулся. Оба отлично знали, что столько, сколько требует Суздалев, они ему дать не могут, так же как и не может Суздалев удержать своими войсками ту лавину, которую противник готовился бросить на участок его обороны.
Суздалев был осведомлен о передвижении противника и тревожился. Но он не знал и не мог знать смысла этого передвижения. Зато об этом знал командарм, ибо в его руках находились все многочисленные и могущественные рычаги военной разведывательной машины. Ему раньше чем кому-либо из присутствующих здесь командиров было известно, что противник намерен прорвать фронт в центре армии
