— Ну как, подполковник, задача выполнимая? — спросил генерал армии.
Осипов встал, проглатывая от волнения концы слов, отрывисто заговорил:
— Все время, товарищ генерал армии, предлагал я провести такую операцию, а надо мной подтрунивали, в партизанщине обвиняли...
Шубин, не сгоняя со своего обветренного лица поощрительной улыбки, сказал:
— Вы подробней объясните, подробней!
— Да что тут объяснять? Мои мысли, товарищ генерал армии, сошлись с вашими...
— Нет, вы раскройте свой большой план похода на Берлин! Это на самом деле интересно! — настаивал Доватор, не без гордости посматривая на своего командира.
— Большой план, — поблескивая сузившимися глазами, сказал Осипов, — этот план само сердце подсказывает.
— А вы берегите свой план, он пригодится на будущее, — грозя в пространство карандашом, подсказал командующий, словно наперед зная, что спустя три года он будет ставить задачу о продвижении к пригородам Берлина именно этому подполковнику, у которого, может быть, тогда будут поблескивать на плечах генеральские погоны.
— Раз сердце подсказывает, то думайте над своим планом, думайте!.. Противник сейчас тоже планирует отступление, а мы его заставим просто бежать. Для этого у нас сейчас есть силы и средства. Мы должны освободить нашу землю от захватчиков. Если мы этого не сделаем, то потомки наши не простят нам позора никогда!
В напряженной тишине жестко прозвучали последние слова командующего. Каждый из присутствующих понимал, чего ждет мужественный советский народ от воинов Советской Армии.
В ушах командиров еще звучал твердый, пониженный до шёпота голос командующего, а за окном ритмично, как заведенная машина, бурлила жизнь. Что-то крича, подбрасывая вверх варежки, пронзительно свистели мальчишки. Оглянувшись на них, бородатый старик-пчеловод, деловито взмахнув ржаными снопами, заботливо приставил их к желтому пчелиному домику.
— Вот теперь на дорожку можете и пива выпить, — сказал командующий.
На улице резвились и играли в снежки дети, провожая в вечность суровый тысяча девятьсот сорок первый год.
Капитан Кушнарев приехал за Зиной на легковой машине. Влезая в нее, она увидела на сиденье еще одного пассажира. Он был в белом полушубке и мохнатой шапке, которая упиралась в потолок машины. Зина поняла, что пассажир непомерно высок.
— Вам удобно? — отодвигаясь к стенке, спросил он густым басом.
— Спасибо, мне хорошо, — пристраивая на коленях вещевой мешок, ответила Зина.
Машина, подпрыгивая на выбоинах, выкатилась на окраину села.
— Вот и поехали... — протяжно и многозначительно проговорил сосед. — Извините, товарищ, вы меня, наверное, не узнали. Я — Савелий Голенищев, радист. Помните, под Шишковым я вам шифровку вручал для доставки в штаб полка?
— Помню. Вы сейчас... — взглянув на ящик, Зина умолкла. Она хотела спросить, куда он направляется, но тут же догадалась, что ей для работы полагается напарник. Никогда не думала она, что это будет малознакомый посторонний мужчина.
— Я сейчас, видите ли, еду в экипаже с роскошным удобством, а под каким кустиком застряну потом, пока и сам не ведаю... — шутил Савелий — По секрету скажу, что пристегивают меня к одной хорошей девушке. Сдается мне, что это будете вы-с... Да?
— А если вы ошибаетесь? — улыбнувшись, сказала Зина.
— Вряд ли, — ответил Голенищев — Если говорить правду, то знаю наверняка и не особенно радуюсь... Простите за откровенность, иначе не могу.
— Короче говоря, вам не нравится моя кандидатура? Но ведь вы меня совсем не знаете.
— Не в этом дело, товарищ. Женщина хорошо справится с работой лишь в теплой радиокомнатке. А на морозе она будет дуть на пальчики.
— Ну, уж извините. Не согласна, — обидчиво заявила Зина.
— В зимних условиях эта эфирная помеха, — не обращая внимания на возражение Зины, продолжал Голенищев, — совершенно закономерна. Прежде всего радистку надо будет жалеть, потому что женщины весьма уважают, когда их жалеют, а долг мужчины...
— У вас, дорогой товарищ, допотопное понятие о женщине! — резко перебила его Зина. — Женщина все может делать наравне с вами!
Зина только что собиралась сказать, что будет работать не хуже любого мужчины, как спор пришлось прекратить. Машина остановилась у штаба корпуса.
— Повторяю еще раз, — перебирая на столе карты, говорил Доватор Зине и Голенищеву: — расположение противника в районе прифронтовой полосы нас не интересует. Здесь все ясно. Ваша задача — разведка глубокого тыла, населенных пунктов, точно указанных в маршруте. Юго-восточнее Рузы, в районе Дорохово, должен находиться партизанский отряд, но с ним утеряна связь. Разыскать его обязательно — это облегчит нашу работу.
В течение двух часов Лев Михайлович Доватор объяснял разведчикам, как надо действовать в тылу противника, как соблюдать конспирацию, как составлять радиограммы, как исследовать лесные дороги, чтобы выяснить их проходимость.
В эту же ночь самолет высадил Голенищева и Зину далеко за линией фронта.
С первых же дней декабря начал лютовать мороз. Стояла напряженная, грозная тишина. Немцы даже прекратили свою обычную безалаберную стрельбу.
Вдруг буйный грохот гвардейских минометов взметнул яркое пламя. Над верхушками освещенных деревьев со свистом горячего ветра ураганно пронеслись огненные метеориты. Следом мощным раскатом ударили пушки.
На широкой просеке дрогнули беспорядочно наваленные кучи молодого ельника, обнажая темные корпуса замаскированных танковых башен. Танкисты, гремя ключами, поспешно заводили моторы. Лес ожил могучим рокотом.
Командир бригады подполковник Иртышев обошел танковую колонну и отдал последние приказания. В это время с конца просеки послышался еще неясный шум. Иртышев обернулся. От леса отделились черные тени. Подполковник различил группу всадников. Передний, в широкой бурке, низко пригнувшись к луке, шел забористой чеканной рысью.
— Здравствуйте, танкисты! — Молодой конь Казбек, гордо вскидывая голову, перекатывая в зубах трензеля, жарко дышал горячими ноздрями.
Доватор, ловко спрыгнув с седла, бросил повод подскочившему Сергею. Взбодренные скачкой и орудийными залпами кони храпят и не стоят на месте. Даже смирнейший Чалый Шаповаленко упрямо дергает повод, выкидывает передними ногами лихой перескок и никак не дает Филиппу Афанасьевичу сорвать с усов приставшие льдинки.
— Танковая бригада вышла на исходное положение и приготовилась к атаке, — доложил комбриг Иртышев.
— Добре, вижу, все в порядке. Как настроение людей? — Доватор отвел Иртышева в сторону. Ему хотелось сказать подполковнику перед боем хорошее, теплое слово.
— Отличное, товарищ генерал. Людям не терпится. Хотят настоящего дела.
— Пришла пора, пришла! — горячо подхватил Доватор. — Объявите народу, что наши войска ведут наступление на Клин и Волоколамск. Сегодня ночью фашистов вышвырнули из Рогачева, Солнечногорска и Яхромы. Еще скажите, что на этой можайской земле сто двадцать девять лет тому назад русские люди в Бородинском сражении разгромили армию Наполеона. Напомните им, что на постаменте памятника Кутузову начертаны великие слова: «Стойте, как часовые. Позади Москва...» И добавьте: «грязные руки фашистов прочь от Москвы!»
Мягкий свет луны освещал суровое лицо Доватора.
