— Заставим работать рации, заставим!.. Но, главное, народ хочет драться. Хочет!
— Экий ты, брат, напористый! — ворчит Гордей Захарыч. — И меня-то раззадорил: так и хочется сесть на коня, разобрать поводья. Ей-богу, поехал бы сам, а то вот сиди тут, маневрируй...
— Долго будем маневрировать, товарищ генерал? — спрашивает Доватор, склонив набок голову.
— Ты, полковник, как скипидар. Чихнуть хочется. А я вот прочитаю тебе один рапортец — сам расчихаешься... там тебя, голубчика, так разделали!..
Доватор понимает, о чем речь, и настораживается.
— Прочесть, Иван Петрович? — спрашивает у командарма Гордей Захарыч.
— Не стоит, — говорит командарм, улыбнувшись.
— Нет, вы покажите все-таки рапорт, — горячится Доватор. — Теперь мне понятно, почему с рейдом канитель и мне экзамен...
— Да, ты прав, экзамен был, — твердо говорит командарм, — но ты его, кажется, выдержал, а потому — получай письмо! — Командарм взял со стола письмо и подал Доватору. Прочитав письмо, Доватор тыльной стороной ладони потер лоб. Еще больше сдвинул на затылок папаху, тряхнул головой, оглядел всех, снова перечитал письмо.
— Что пишет Ока Иванович? — спросил командарм.
— Оку Ивановича вызвал товарищ Сталин и напомнил ему рейд двадцатого года в Таврию по тылам Врангеля...
— И приказал организовать рейд в этом году. Не позднее августа, — добавляет командарм.
— Значит, рейд — это задание товарища Сталина? — выпрямляясь, спрашивает Доватор.
— Да, это приказ товарища Сталина, а приказ товарища Сталина есть приказ родины. Вот здесь-то и начинается самый главный и ответственный экзамен, — продолжал командарм. — Ты поведешь кавалерийские полки в тыл врага. Научи их драться и быть стойкими перед любой опасностью. Надо разбить боязнь окружения. Нам сейчас очень трудно. Может, будет еще труднее. Город Ельню штурмуют семь немецких дивизий. Надо помешать. Они готовят прыжок на Москву. Надо нарушить механизмы тыловых коммуникаций, затормозить передвижение. Мы должны сделать перегруппировку, подтянуть резервы. У нас за спиной Москва. Вы понимаете, что это значит?
— Я понимаю. Я выполню этот приказ.
— Желаю вам, как говорится, ни пуха, ни пера. — Командарм крепко пожал Доватору руку.
— Мое благословение — драться по-суворовски, — говорит Гордей Захарыч. — Холостяков упрекает тебя в подражании Суворову. Если в солдате есть хоть маленькое суворовское зерно — это непобедимый солдат! Гордись! Тебя направляем в тыл врага. А холостяковых будем переучивать!..
— Вызовите подполковника Холостякова, — обращаясь к наштарму, приказал командарм, — и предупредите, что за такие рапорты впредь буду отдавать под суд и разжаловать. Числить его пока в резерве штаба армии. Убрать из кавгруппы, чтобы он там не мешал. Подполковника Плотвина — в кавгруппу, с особой задачей, которую он получит от Доватора.
— Я готов выполнить любое задание, товарищ генерал! — ответил Плотвин с дрожью в голосе.
Доватор, поджав губы, молчал. Он думал о письме и, казалось, не слыхал слов командарма. Ока Иванович писал, что товарищ Сталин интересуется предстоящей операцией и уверен в ее успехе.
«Моя фамилия записана в блокноте Иосифа Виссарионовича Сталина... Это налагает на меня величайшую ответственность».
Горячая взволнованность овладевает Доватором. Словно крылья выросли у души. Ему хочется сейчас обнять плотную фигуру командарма, прижать к груди, потом тряхнуть маленького усатого начальника штаба, спросить: «Ну как, папаша, крепкие у тебя косточки? Брось «маневрировать», поедем в тыл немцев бить! Ведь с этаким папашей можно чудес натворить...»
— Чему вы улыбаетесь, полковник Доватор? — спрашивает командарм. — Подполковник Плотвин направляется в ваше распоряжение — вы слышали?
Доватор одергивает гимнастерку.
— Слышал, товарищ генерал. А не боится он, что упадет с коня и ребра поломает?
— Не вспоминайте старое, товарищ полковник! — вспыхнув, говорит Плотвин. — Я в кавалерии не служил, но с конями дело имел...
Доватор попросил разрешения удалиться. Не терпелось поделиться радостью с командирами дивизий, полков, эскадронов, со всеми казаками.
Еще из штаба армии он позвонил Карпенкову и приказал вызвать командиров и комиссаров частей на совещание. Это было одно из самых коротких совещаний за все время боевых действий соединения Доватора.
Стоял ясный солнечный день. Командный состав собрался на небольшой лесной поляне под могучим шатровым дубом. Доватор был посреди плотно обступивших его боевых командиров. Он начал говорить не сразу. Поправив под буркой полевые ремни, смотрел на командиров по-новому, особенно блестящими глазами, почувствовал, что где-то внутри, у самого сердца, все громче и громче звучал давно знакомый и незабываемый голос великого вождя, приказ которого ему впервые в жизни предстояло выполнить. Это был голос всего народа. В голове было много горячих и волнующих мыслей и слов, но он ожидал еще других — более выразительных и сильных.
Кратко изложив сущность боевого приказа, назвав район предполагаемого прорыва фронта, Доватор перешел к самому важному:
— Не забудьте, мои боевые друзья, что мы идем выполнять задание товарища Сталина. За линией фронта, под коваными сапогами фашистских захватчиков, стонут наши люди. Они ждут освобождения. Мы передадим им привет от всего народа и с именем великого Сталина поведем их на беспощадную борьбу. Я прошу командиров и политических работников немедленно провести во всех подразделениях партийные и комсомольские собрания. Пусть коммунисты и комсомольцы разъясняют каждому бойцу — своему товарищу, что эту славную, почетную задачу нам поручил выполнить сам товарищ Сталин...
Командиры разъезжались быстро. Стройные, подтянутые люди в военной форме крепко сжимали поводья и ловко садились на коней. Звонко стучали копыта, горячились и всхрапывали кони. Лев Михайлович провожал своих командиров глазами. Впервые в жизни он твердой рукой и горячим, вдохновенным словом направлял людей в бой. И сам должен был участвовать в нем впервые, выполняя личное задание вождя советского народа.
Над головой Доватора в синем небе ползли и качались дымчатые облака, словно встревоженные глухими артиллерийскими выстрелами, рядом шелестел твердыми листьями могучий дуб.
С утра наша артиллерия беспокоила немцев. Над лесом с тревожными криками кружились стаи птиц.
Накануне полевой походный госпиталь отправил больных и раненых в тыл. Палатки свернули во вьюки. Алексей должен был уехать с последней машиной. Однако, как его ни искали, ничего, кроме изломанных костылей, валявшихся под елкой, не нашли...
Перед этим у Алексея с Ниной произошла размолвка.
— В тыловой госпиталь не поеду, — заявил Алексей.
— Куда же ты денешься с такой ногой?
— Подумаешь, рана! Кость цела. Брошу костыли — и все. Подживет и так...
— А приказ полковника? Не имеешь права.
— Попрошу разрешения.
Выслушав просьбу Алексея, Доватор снял трубку и, потребовав к телефону Нину, спросил:
— Вылечили лейтенанта? Не закрылась? Значит, плохо лечили! — Доватор повесил трубку и пожал плечами. — Медицина протестует. Все. Придется ехать лечиться. Ничего не попишешь...
— Можно было сказать полковнику как-нибудь иначе, — вернувшись от Доватора, мрачно говорил Алексей Нине.
— Обманывать я не умею, и никогда ты меня не заставишь...
— Да я тебя и не прошу!
