каждую весну встречаемся. Деньков через восемь-девять вернусь. Буду ждать. Ваш П. А».
— Ну, ничего, — сказал Коля. — Неделя не сто лет. Приедет, тогда и расскажем.
А в это время Марья Алексеевна неподвижно стояла возле окна, прижав к груди томик Лермонтова, который Коля так и не положил на полку. За окном на улице тысячи нарядных, по-весеннему одетых людей спешили по своим бесчисленным делам.
Яркие, умытые трамваи плыли по стремнине проспекта. Двойные оранжевые «Икарусы» разворачивали на перекрёстке мехи своих «гармошек». На противоположной стороне, рядом с булочной, трое рабочих устанавливали сверкающие свежим лаком автоматы газированной воды. Возле столовой, которую до войны завсегдатаи почему-то называли «Лондоном», смешливая, пухленькая девушка торговала дымящимися пирожками…
Марья Алексеевна долго, неотрывно глядела сквозь старые, пыльные стёкла на привычную картину. Но знакомая улица виделась ей сейчас совсем по-другому — тёмной, холодной и пустой. С колючими сугробами посередине и с обрывками трамвайных проводов, похожими на чёрный серпантин.
Глава 17. Дерево на пустыре
Перед домом, в котором жил Павел Андреевич, был пустырь. В скором времени тут непременно вырастет ещё один бело-голубой дом-красавец, напоминающий издали большой океанский лайнер. Но пока, повторяем, был пустырь. Битый силикатный кирпич, несколько покосившихся деревянных столбов, по которым тянулись провода к строительным вагончикам, скрученная арматура железобетонных плит да молодая, зелёная травка в местах, не распаханных тракторами и не сожжённых соляркой. Павла Андреевича ребята увидели возле дома на самой кромке пустыря. Он копал лунку. Рядом лежал тоненький, беспомощный саженец.
— Здрасте, Павел Андреевич! Как съездили, как отдохнули? Когда вернулись? — наперебой заговорили ребята.
— Прекрасно, прекрасно съездил, — приветливо отвечал старик. — Зовёт меня друг на всё лето. Порыбачить, по лесу побродить. Места там чудесные. Может, и соберусь. А я как чувствовал, что вы сегодня зайдёте. Копаю лунку, а сам всё поглядываю: не видать ли моих следопытов.
— Давайте, мы вам поможем? — предложил Коля.
— Нет, нет, спасибо, друзья. Я сам. Да у меня уж готово всё. Помните старую восточную мудрость: человек за свою жизнь должен посадить хотя бы одно дерево.
— Да, хороший тополёк вырастет, — сказал Саша, разглядывая саженец.
— Ты прав, дружок, — сказал Павел Андреевич. — Хотя из него вырастет могучий вяз.
— А у Ляпы все деревья — тополи, — сказал Коля. — А всё, что с иголками, — ёлки.
— Да ты бы уж помолчал, Мичурин, — обиделся Саша. — Сам-то кактус от фикуса отличить не можешь. — В комнатных растениях Саша считал себя знатоком.
— Напрасно стараешься, папаша, — произнёс проходивший мимо мужчина с сеткой картошки. — Тут дом будут строить, сломают твоё дерево.
— Насколько я понимаю, дом будут строить несколько дальше, — ответил Павел Андреевич.
— Всё равно. Как трактора да бульдозеры заездят, так мигом и сомнут.
— Ну, это уж дело их совести, — сухо произнёс Павел Андреевич.
— Да при чём тут совесть. Здесь такая огромная работа завертится — кто тут будет за твоим деревом смотреть. Лес рубят — щепки летят. — И, махнув рукой, человек с картошкой удалился.
— Это неправильно, — огорчённо замотал головой Павел Андреевич. — Это совершенно неправильно. Большая работа не может быть помехой для совести. Даже наоборот.
— А мы хотим вам кое-что рассказать, — сказал Коля.
— Слушаю, ребята, слушаю. — Старик воткнул лопату в землю и с вниманием посмотрел на ребят.
— Понимаете, познакомились мы недавно с одной женщиной. Пожилая уже…
Но продолжить Коля не успел. У подъезда, лихо скрипнув тормозами, остановилась машина. Из неё энергично вышла уже знакомая нам дочь Павла Андреевича. На этот раз на ней был лёгкий белый комбинезон и большие солнцезащитные очки, закрывавшие половину лица.
— Какая идиллия, — сказала она, подходя. — Пионеры и ветеран сажают деревья.
— А что в этом плохого? — спросил Павел Андреевич.
— Ничего, ничего. Сажайте на здоровье. Тебе, отец, уже и слова нельзя сказать. Каждое лыко — в строку. Давай не будем ссориться. Ты написал заявление?
— Нет.
— Ну а что же ты тянешь?
— Знаешь, Нина, — потупившись, отвечал старик, — я решил, что это… ну, не совсем хорошо. Машины у меня нет, я на ней не езжу, зачем же я буду просить гараж? Ведь я его буду просить для себя лично. А лично мне он не нужен.
— «Я», «меня», «мне»! А на дочь, на внука — о зяте я уж не говорю — тебе наплевать. Ты можешь любить только чужих. Своя семья тебя не волнует.
— Зачем так говорить. Дело же не в этом. Ты пойми, Нина: вот вы, здоровые, молодые люди, будете пользоваться гаражом, который государство предназначает для какого-нибудь заслуженного человека. Наверняка старого и почти наверняка больного. Можешь ты положа руку на сердце сказать, что дело это безупречно в нравственном смысле?
— Но ведь все так делают! Все! И никто не находит тут ничего зазорного. Потому что это — реальная жизнь. А ты живёшь в выдуманном мире.
— Я не знаю… Не знаю, что делают все, — глухо сказал Павел Андреевич. — Человек, прежде всего, за свою собственную совесть отвечает. И потом, ты ошибаешься. Люди, которые тебя окружают, — это ещё далеко не все. К счастью.
— Папочка, дорогой, давай оставим эту книжную демагогию. Дело совсем простое, житейское. Уверяю, никто тебя не осудит, если ты напишешь это пустяковое заявление. Я позвоню вечерком. — Нина сняла очки, мило улыбнулась и, поцеловав отца в щёку, направилась к машине.
— Её не смутишь, — грустно сказал Павел Андреевич, глядя вслед дочери.
Потом они все втроём сидели под голубым торшером в комнате старика и ребята наперебой рассказывали о том, как они давали свой удивительный концерт для шарманки, как познакомились с Марьей Алексеевной и как потом обнаружили у неё старинный томик Лермонтова. Павел Андреевич напряжённо слушал, а когда ребята закончили, встал и взволнованно заходил по комнате.
— Боже мой! Неужели это она?! Значит, она жива. Боже мой, невероятно!
— Хотите, мы прямо сейчас к ней все вместе пойдём? — спросил Коля.
— Нет, нет, так сразу… Я не могу. Сначала вы… Вы зайдите. Только не говорите ей ничего заранее про меня. Ведь надо же! Все эти годы мы были так близко!
Глава 18. Девятый день
Дверь, как и в прошлый раз, открыла соседка Елизавета Васильевна.
— Нету её, нету, — поспешно и, как показалось ребятам, сердито проговорила она. — Уехала.
— Как уехала? Куда? — с удивлением спросил Саша.
— К сестре уехала. В Новороссийск.
— Странно, — сказал Коля. — Она вроде и не собиралась совсем. Так неожиданно… И когда она приедет?
— Не знаю, ребятки, не знаю. Может, и совсем там останется.
— А мы… Нам она ничего не просила передать?
