возможно, грозит всем голодная смерть или разные другие ужасы, нет, спорили о том, является ли война неизбежным фактором человеческой жизни, как борьба за существование в природе. И профессор обещал, что в будущем уже не будет войны, а только счастливое существование. Тут Дима прервал профессора:
— Пожалуйста, оставьте еще немного войну, я хочу сражаться.
Миссис Парриш, удивляясь, что ее так надолго оставили одну, решила спуститься вниз. Она была нетверда на ногах и знала это. Увидя в столовой незнакомых, она перешла в другую крайность и, хотя с усилием, вступила в комнату, продвигаясь по прямой линии и с гордо поднятой головой. Черновы и миссис Парриш были взаимно представлены. Разговор перешел на английский язык. С широко раскрытыми глазами внимала миссис Парриш профессору, не все понимая, но очаровываясь. «Если он пьет так, как он говорит…» — думала она и, воспользовавшись паузой, предложила виски-сода, чтоб отпраздновать новоселье. Оказалось, что Черновы совсем не пьют и никогда не пили алкогольных напитков. Миссис Парриш даже рассердилась:
— Никто не пьет в этом доме. — И она ругнулась по-английски.
Мать нахмурилась, Лида хихикнула. Петя встал и сделал шаг по направлению к англичанке. Но профессор, смекнув, мигом спас положение.
— С точки зрения филологической и того, что мы называем морфемой, и ныне модной семантики — наилучшего выражения в бранных словах достигли английские матросы торгового флота. Очевидно, посещая все, даже отдаленнейшие углы света, они изучили их с лингвистической пользой для себя. Главное, что поражает, это необычайная краткость самых сильных их выражений. В присутствии дам, — он сделал общий поклон дамам, — мы не станем углублять тему. Но эта область словесного творчества ждет своего историка и своего поэта.
— Не указывает ли развитие такой поэзии на особо грубые чувства? — спросил Петя, желая все же как- то осадить миссис Парриш.
— О нет, — протестовал профессор, — в японском языке, например, нет совсем бранных слов, а посмотрите на их чувства!
Вошел мистер Сун и попросил разрешения присоединиться к обществу в столовой. И он получил чашечку чая и пил с аппетитом, потому что профессор блестяще доказывал скорое банкротство японской политики и печальный конец ее агрессии.
— Как у вас тут хорошо и весело, — сказала миссис Парриш, — не хочется никуда уезжать.
Напоминание о ее скором отъезде вдруг заставило встрепенуться Диму, и он обратился к профессору с вопросом о том, могут ли собаки, например бульдоги, сделаться вегетарианцами, как, например, Бабушка. Профессор ответил, что могут, но только постепенно, через несколько 'поколений. «В чем мы — животные — нуждаемся?» — спрашивал профессор. Оказывалось, мы нуждаемся не в мясе или там масле, а в витаминах. Надо только найти их неиссякаемый и дешевый (хорошо бы бесплатный) источник — и человечество освободится от главнейшей своей заботы. Не будет войн. А в лесах и в пустынях будут миролюбиво и в дружбе пребывать ныне еще кровожадные звери. Он нарисовал очаровательную картину семьи бенгальских тигров, живущих исключительно травкой, и тигрицу, приносящую своему малютке как лакомство две-три весенних фиалки.
Миссис Парриш смеялась до слез. Она пробовала спорить с оратором, но он разбивал ее аргументы при самом их появлении, и она крикнула:
— Не верю, но сдаюсь. Больше не возражаю. Даже Кан, который как-то порхал в отдалении
с того момента, как Петя вернулся домой, маячил теперь в столовой, и его круглое лицо, как луна, всходило то здесь, то там в полуосвещенной комнате. Он тоже издавал какие-то звуки — не то протеста, не то одобрения, когда профессор вернулся к теме о войне. Единственным существом, не произнесшим ни звука и не подпавшим под очарование профессора Чернова, была Собака.
И этот мирный вечер в Семье успокоил все сердца, уврачевал раны. Опять казалось, что можно жить и что завтрашний день, несомненно, будет легче, счастливее предыдущих.
Наступила ночь. Половина обитателей дома № 11 уже спала. Профессор и Петя сидели в саду. Петя жадно слушал речи профессора, и перед ним раскрывались новые горизонты: жизнь свободной, независимой мысли, со всем ее величием, отчаянием и красотой.
Внутри обычной жизни открывалась возможность еще одной жизни, и, казалось, вполне не зависящей от внешних обстоятельств. Петя как-то вдруг понял Бабушку. Слушая профессора, он как бы твердой ногой стал на новое и твердое основание после зашатавшейся было под ним земли. Даже лицо его посветлело. Он впервые вздохнул свободно за все эти последние дни. Всходила луна. Из соседнего сада, как их в Семье называли, «счастливых людей» доносился нежный аромат цветов. «Цветут никотины», — в скобках заметил профессор, говоря, собственно, о смерти Сократа. Петя не слыхал еще о смерти Сократа и, слушая, восторгался мучительно и сладко. И голос бабушки, доносясь из комнаты миссис Парриш, звучал для Пети по-новому, открывая какие-то сокровища человеческой души. Она говорила:
— И увидев, что у Тани начинается цинга, наш тюремщик, солдат-большевик, стал жалеть ее. Но прямо он не хотел выразить этого, потому что я и Таня были «врагами народа». Он принес чесноку и кислой капусты и крикнул: «Ешь!» Она боялась и отказывалась. Тогда он сделал страшное лицо, приставил револьвер к ее голове и крикнул: «Ешь, а то я убью тебя!»
— Кан, — доносился из кухни голос Матери, — надо развесить эти тряпки. Они высохнут за ночь.
«Боже мой! Как прекрасна жизнь!» — подумал Петя.
16
Следующий день был днем триумфа Лиды: она выиграла первенство T.A.S.A.
«Боже мой! Как прекрасна жизнь!»
Лида не была избалована ни друзьями, ни подарками. Как и Петя, она была одинока. Английские девочки, плававшие в одном с ней пруду, были так же далеки, как и Петины футбольные товарищи. Они не приглашали Лиду к себе, и Лида не решалась пригласить их в № 11, так как никогда английская девочка в Китае не войдет в русский дом. Почему? Лида чистосердечно думала, что это ее собственная вина. Те девочки были счастливее и лучше. Они так прекрасно были одеты. У них всегда было свободное время, друзья, деньги. Они устраивали прогулки в автомобилях и верхом, пикники, балы, пьесы. У них были свои клубы. Они все путешествовали много, и всегда первым классом. Что им Лида? Что она могла показать им, чем угостить в пансионе № 11? Их матери были веселы, нарядны, красивы и молоды. Их отцы были богаты. Зачем им ещё Лида? Кто виноват, что она русская и у ней была революция, а они — англичане и у них революции не было?
Так смиренно Лида принимала свое унизительное общественное положение, не обижаясь и никого ни в чем не обвиняя.
И вот, и совсем неожиданно (Бабушка в таких случаях говорила: «Не из тучи гром»), идет с ней этот мальчик и, если уши не обманывают ее, приглашает ее в кинематограф. Он добавил: «по воскресеньям». «У него столько денег!» — думала Лида в радостном удивлении. До сих пор она бывала в кино только на бесплатных картинах, раз в год, для детей бедняков, на Рождество. Да, профессор прав, мир устроен разумно, и Абсолют за всем присматривает.
Лида с трудом сохраняла самообладание. Все было правда. Джим шел рядом, нес большую коробку с призом и говорил эти чудесные слова. Уж пришли, но он не спешит прощаться. Он настаивает на том, чтобы самому внести коробку в дом №11.
Все реально, все правда. Они вошли в дом. Она познакомила Джима с Бабушкой, с Матерью, с Димой. И Джим улыбался и говорил, что очень рад всех видеть. Бабушка предложила выпить чайку из нового сервиза. Лида кинулась и поцеловала Бабушку за это. Гость принял приглашение и сказал, что очень любит чай. Черновы спустились в столовую и также приняли приглашение отпраздновать чаем Лидины триумфы. Дима уронил одну из новых чашек, она разбилась. Лида вдруг разрыдалась, и Дима тоже громко заплакал. Джим кинулся к Лиде и сказал, что знает магазин, где можно купить точно такую чашечку, и их опять будет шесть, и что завтра же, если ему разрешит Лида, он придет и принесет новую чашечку. Лида сразу
