твари, вскинул руку с отвоеванным куском над головой. Для того чтобы бросить, у него уже не было пространства для замаха. И тут он увидел оборотня, с видом праздного наблюдателя стоявшего у стены в отдалении. Даже ручки на груди беззаботно сложил, мерзавец…
– Лови! – заорал Серега. И получил в ответ возмущенный до глубины души взгляд – мол, чего ты, не видишь – я же смотрю! – Бросай подальше в коридор! Ну! А то погибну здесь, и будете искать нового дурня для своего Предначертания!
Оборотень, содрогнувшись всем телом (а это еще почему – неужто дурней на свете так мало осталось?), поймал ком. И могучим броском переправил его туда, куда и было велено.
Серега присел рывком, уходя из тугих и, увы, почему-то совершенно не нежных объятий, коими облепили его твари. Углядел снизу следующий “объект”, поднес нож и, вонзая его, одновременно головой боднул тварь, к которой “объект” относился. Тварь, взверещав, неожиданно для самого Сереги опрокинулась на спину, масса из ее тела, зажатая в кулаке у Сереги, натянулась резиновой полосой. Он, ловя момент, резко рубанул по ней лезвием ножа. Хлопнуло, и он переправил ВСЕ ЭТО уже успевшему снова заскучать у стены оборотню.
Оставался целеньким только один, последний. Правда, те четверо тоже никуда не делись, лезли на него, как тараканы на крошку хлеба, то и дело предпринимая попытки, соотносимые скорее с ухватками палачей, а не бойцов, – засовывали пальцы в ноздри, до дикой боли растягивая их в разные стороны, давили и щелкали по глазным яблокам, выдирали клочья волос, то и дело пробовали на изгиб его кости. Еще пытались душить и затыкать нос и рот липкими, пластилиново входящими внутрь тела руками. Но он, худой и стройный как плеть (правда, мать определяла это состояние его тела совсем по-другому, а именно мудреным словосочетанием “шкелет врастяжку”), умудрялся пока что протискиваться сквозь толстенные лапы наружу, выкручиваться и вновь браться за супостата… Хотя как умудрялся – он и сам не понимал.
Серега на четвереньках вылез из кучи-малы, в очередной раз сомкнувшей над ним свои крепкие объятия. Жадно отдышался – по пути сюда его в очередной раз придушили маленько. На подгибающихся ногах отошел к противоположной стене, оглядел тварей, которые тоже уже начинали замедленно подниматься на ноги. Беда была в том, что тот, единственный уцелевший, видимо, наученный горьким опытом своих товарищей, теперь все время прятался от него за их спинами. Возня затягивалась. А его силы были явно на исходе. Слабенькими этих гадов никак нельзя было назвать.
Четыре твари, уже лишенные причиндалов, построились попарно и шеренгой двинулись на него. Пятый, паразит, предусмотрительно остался стоять на месте, прячась за их спинами.
– В конце концов… – хрипло сказал Серега, – стою я тут с гордо поднятой головой, а там кое-кто позади…
– Не мое дело, – мгновенно отозвался оборотень, – и вообще, не царское это дело – у бедолаг причинные места срезать перочинным ножичком. Ай-ай! А от криков-то их ну просто сердце разрывается. Зверь вы, милорд Де Лабри… Так что и исполняйте свое зверское дело.
– Ладно… Припомню… еще…
Серега из последних сил махнул мечом, как дубиной. Лезвие плашмя ударило по твари справа, и он, используя секундное замешательство в рядах неприятеля, нырнул вперед – по наклонной к полу. Ударился о каменные плиты всем телом, судорожно скребнул ногами, выигрывая еще несколько сантиметров до намеченной цели. Приподнялся на отбитых об пот локтях и ожесточенно всадит руку с ножом меж ног того самого, спрятавшегося. Его хватали за плечи, били по голове, но он уже ничего не чувствовал, вися на двух руках – на левой, клещом вцепившейся в нужный кусок тела твари у самого основания, и правой, рывками пилящей тугую, неподдающуюся массу…
Сонливость вместе с тошнотой вдруг окатила его, и он перестал ощущать свое тело. Ощущать вместе с руками, которые, как то могли засвидетельствовать его глаза, продолжали свое дело – держали и пилили. Пилили и держали…
А потом Серега и вовсе отключился.
И пришел в себя от ударов по щекам. Хлестким и обжигающим.
– А?! Что?! – вскинулся и тут же шлепнулся обратно на ледяной каменный пол – тело было как мертвое. Каждая мышца, каждая жилочка была разбита так, что он и помыслить не мог о том, что надо подняться. И вообще хоть как-то двигаться…
– Лежи-лежи, – прямо-таки отечески зажурчал над ним голос оборотня. – Лежи, отлеживайся. Надежа ты наша. Опора-герцог – спаситель всем, отец народу… Для ходьбы немножко сил наберись – не на руках же мне тебя к подданным выволакивать, конфуз какой будет.
– А… эти – все? – наморщив лоб, после долгих раздумий выдавил из себя надежа и опора.
– Все-все, не сомневайся, милейший герцог. Разрушена последняя тень, угрожавшая благополучию бывших Отсушенных земель, уничтожена последняя надежда на спасение барона Квезака, отныне ты, то есть вы, милорд, – самый настоящий владелец и титула и земель. Все исполнено как нужно – пришел герцог, весь из себя на звере верхом, со зверем на плече, вынес должный приговор и привел его в исполнение. Твари уже небось в подземной Лимбе перед Сатаной корячатся, барону к вечеру, пожалуй, и конец придет… Только вот еще что..
Оборотень, засмущавшись вдруг не хуже любой девки, спрятал глаза.
– Что… – с трудом сглотнув, просипел Серега.
– Зверек твой, плиш этот… которого ты Мухтаром кликал…
– Ну…
– Он ведь в пыточную, где барон, умчался, ты помнишь об этом? Барон даже выть перестал, сидел тогда тихо-тихо – все ждал, что услышит, как по коридору к нему его избавители топать будут… Ну а когда не дождался… Плиш… Мухтар то есть, то ли на зов подошел, то ли сам на колени к нему залез… Короче, после того, что с ним барон сделал, он все равно не выжил бы – это я тебе как знающий человек и оборотень говорю. А мучился зверек страшно. Ну я его и… отпустил.
– Ясно, – отозвался Серега и закрыл глаза, – спасибо…
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
А мы не ждали вас, а вы приперлися…
– Я, сэр Эзри Де Кроенкур, ярл Бирлингтонский, присягаю тебе, милорд Сериога, герцог Де Лабри и сюзерен Лабрийский, в верности и преданности своей. Клянусь защищать честь твою и жизнь твою, земли твои и наследников твоих – мечом, копьем, ножом или же словом и делом – до последнего дыхания моего или же детей моих. Клянусь не злоумышлять и не посягать, не лгать и не предавать. На поле ратном встану, где скажешь ты, заключу мир, когда скажешь ты, и отрину мир, если будет на то воля твоя…
“Аминь”, – ехидно раздалось в сознании у Сереги.
– …Ныне и днесь признаю тебя володетелем живота и дыхания моего, признаю право первой ночи, третьего стакана и пятого снопа…
– Э… – заикнулся было Серега, и ярл тут же замолчал, с некоторой опаской поглядев снизу вверх на нового господина, перед которым он стоял в этот момент, преклонив одно колено и вложив ладони ему в руки. – Поподробнее, пожалуйста. Право первой ночи – это…
Стоявший за левым плечом мажордом тут же услужливо прильнул к уху и зашептал:
– Но, милорд, это же одно из самых славных прав любого сюзерена. И самых приятных… Буде сам ярл, или любой из его сыновей, или рыцарей, или же просто крестьянин его возьмет себе жену, то ваше неотъемлемое право – быть у нее первым…
– Кхе… – поперхнулся Серега, – А если она не захочет?
Пожилой служака в ответ только пожал плечами:
– Их жизнь и смерть отныне в ваших руках, милорд. Вы имеете право покарать ее за то, что не восхотела исполнить свой долг. Или же за то, что не уберегла своей невинности для вас – буде подобное обнаружится… Покарать вплоть до казни означенной девицы.
– А третий стакан – это…
– Милорд, каждый третий стакан вина, выпиваемого в их доме, должен сливаться в особый кувшин. Раз в месяц кастелян главного замка объезжает ваших вассалов и забирает кувшины. Так вам почти не приходится тратиться на вино для самого себя и своих гостей… Про пятый сноп объяснить?
– Ну, – односложно соизволил Серега.
