бы символизировал верность владельца великогерманскому рейху. Трамвай пересекал и дубовые рощи с горками компостов из прошлогодних листьев, с вязанками сучьев, изрубленных на мелкие полешки величиной с карандаш. Лишь раз он выскочил на роскошную Мариенплац, выложенную в давние времена гранитной брусчаткой, лилипутиком прошмыгнул мимо потемневших от старости островерхих громад и, взвизгнув на крутом повороте, снова нырнул в район небольших домиков с парками и сквериками.
Когда трамвайчик остановился на привокзальной площади, подошел берлинский экспресс. Толпа пассажиров бросилась к трамваю на посадку, как ландскнехты на приступ. Работая локтями и задами, люди рванулись в вагон и вмиг рассеяли сонную идиллию, что царила здесь несколько минут назад. Это были первые из тех, кого война сдвинула с насиженных мест в поисках более сытой и менее опасной жизни в глубинке рейха. Розенхейм еще не подвергался бомбежкам.
Павел, Нина и Йошка сошли на своей остановке. Максимилианштрассе оказалась сравнительно широкой улицей с зеленым бульваром посередине, на аллеях которого стояли белые скамейки и возле них бетонные урны для мусора и окурков. Прошли несколько домов из того же темно-коричневого глянцевитого кирпича и наткнулись на калитку с надписью на бронзовой начищенной дощечке: «Пансион И. Штефи».
Павел нажал на кнопку звонка. Тут же появилась девушка в белом переднике с кружевной наколкой на пепельных кудряшках. Она любезно осведомилась, что нужно господам. По акценту Павел определил: девушка либо полька, либо чешка.
– Доложите фрау Штефи, что приехал друг ее сына Артура с письмом и подарком от него, – сказал он, оглядев большой сад, внутри которого белела двухэтажная вилла.
Не прошло и минуты, как на дорожке из мелкого гравия показалась высокая женщина лет шестидесяти в глухом черном платье.
– Это вы? – спросила она, оглядывая Павла большими влажными глазами, словно отыскивая в его лице одинаковые черты с сыном.
– Это я, – произнес Павел.
Женщина продолжала смотреть на него сквозь прутья ограды, не двигаясь. Потом спохватилась, запричитала, распахивая калитку:
– Простите, простите, я просто растерялась: от Артура так давно не было вестей.
Фрау Штефи, суетясь, повела гостей к дому, попыталась отобрать кофр у Нины, чтобы ей помочь, но та учтиво отказалась от помощи. Идя впереди и оглядываясь на Павла, фрау Штефи продолжала говорить:
– Я уже боялась думать, боялась разговаривать об Артуре с Францем…
Когда вещи внесли в просторную прихожую на первом этаже, Павел вынул из кармана письмо.
Фрау Штефи приказала служанке принести очки, распечатала конверт. Читала она долго, то и дело вытирая глаза кончиком кружевного платка. К концу письма глаза ее высохли, и она, высокочтимая немецкая мать, с неожиданным вдохновением вдруг произнесла фразу, которая смутила не только Павла, но и привыкшего ко всему Йошку:
– Я горжусь моим младшим. Он сражается за фюрера!
…Позднее, когда будет пылать Берлин, отравится в своем бункере Гитлер, Павел еще увидит таких матерей, с фанатичной страстью посылавших своих незрелых четырнадцатилетних сыновей на смерть в «жертву фюреру», – и не удивится. Но сейчас такая женщина предстала перед ним впервые, и он на какое-то мгновение лишился голоса.
Йошка, кашлянув, стал открывать чемодан, где лежал приготовленный подарок – небольшой медальон ручной работы с прядью сыновних волос. Павел же, очнувшись, достал из бумажника фотоснимок, сделанный немецкой камерой и отпечатанный на трофейной «агфавской» бумаге. На нем был изображен улыбающийся Артур в егерском мундире и кепи. Лишь Павел знал, что снимали-то его у сугробов, наметенных за бараком лагеря военнопленных в Красногорске.
Возбудившись от подарка, письма и снимка, фрау Штефи решила по-своему отблагодарить нежданных гостей:
– Артур просит на некоторое время приютить вас. Я буду рада угодить друзьям моего сына, велю приготовить вам комнаты во флигеле, в саду.
– Если это будет стоить не так дорого, – согласился Павел.
– Зато вы будете чувствовать себя там вполне свободно и сможете готовить пищу сами. У меня, к сожалению, еда по нынешним временам весьма скромная.
– В пансионе много жильцов?
– Проживают старший сын с невесткой, служанка, двое инвалидов и на мансарде инженер из Мюнхена.
– Какие требуются формальности для прописки?
– Вы должны сделать отметку о жительстве в полицейском управлении.
– Спасибо, фрау Штефи. Мы вам очень признательны и не доставим лишних хлопот.
Служанка оказалась соотечественницей Йошки. Звали ее Франтишкой. Йошка быстро нашел с ней общий язык. Он сказал, что ему тоже приходится прислуживать, но по крайней мере хозяин не так строг и бессердечен, как другие. Франтишка рассказала о фрау Штефи и обитателях пансиона.
Два ветерана поселились в доме до русской кампании, обморозившись у Нарвика. Родственников у них не было, они получали пенсию по инвалидности.
– А вот сынок Франц с невесткой Кларой – еще те фрукты… – сказала Франтишка. – Франц пристает ко мне, и если его жена узнает, то мне несдобровать.
– Ну, это мы легко уладим, – пообещал Йошка.
От Франтишки не укрылось «мы».
– Кто это «мы»? – быстро спросила она.
– Я имею в виду своего хозяина. Он справедливый человек.
– Он немец. Он не может быть справедливым.
– Немцы тоже бывают разными, девочка, – произнес Йошка. – А что за инженер в мансарде?
– Очень скрытный и странный тип. Его привез сюда арбайтсфюрер из Мюнхена. Как я поняла, арбайтсфюрер давно знаком с Францем. Инженер работает где-то за городом. Каждый день его привозит и отвозит какой-то офицер. Вечерами инженер запирается у себя наверху и до поздней ночи сидит за своими книгами.
– А как его зовут?
– Не знаю. Даже фрау Штефи, по-моему, не знает.
– Попробуй узнать, – сказал Йошка. – А впрочем, неважно, так, пустое любопытство…
Но Франтишка пообещала узнать.
Нина и Павел распаковывали вещи, придавая пустоватым комнатам жилой вид. К парадной двери флигеля вела дорожка от основного дома, а задняя дверь из кухни выходила в сад, заросший старыми яблонями, черешней и ревенем, из которого немки умели делать превосходные консервированные компоты.
Йошка рассказал Павлу о том, что удалось выведать у служанки.
– Вечером, когда все обитатели пансиона соберутся на ужин, Нина под каким-нибудь предлогом зайдет к хозяйке и познакомится с каждым из них, – сказал Павел. – А ты постарайся отыскать Ахима Фехнера, того, кто проболтался о трубе с прицельной рамкой. Завтра поедешь в Мюнхен. Туда через семнадцатое почтовое отделение на имя «Бера» приходят письма от матери Березенко. Попробуй о нем что-нибудь разведать, покружи у проходной БМВ…
– Чему ты меня учишь? – с некоторой обидой произнес Йошка. – Я давно знаю, что должен делать!
– Не учу, распределяюсь во времени. – Павел понял, что допустил бестактность, и добавил мягче: – Мне тоже предстоит задачка не из приятных, черт знает чем окончится визит в полицейское управление.
– Может, лучше тебя подстраховать?
– Не надо. И меня не выручишь, и себя погубишь. В случае чего, тебе же придется доводить дело до конца.
