Происхождение многочисленного княжеского рода Шуйских теряется в веках. Одни авторы считают его родоначальником Андрея — сына Александра Ярославича Невского, другие — Андрея Ярославича, старшего брата героя Ледового побоища. Но что точно известно, так это то, что новый царь в восьмом колене был прямым потомком Дмитрия Константиновича Суздальского, тестя другого нашего героя — Дмитрия Донского. Два внука суздальского князя: Юрий Васильевич и Василий Семенович, получив во владение по половине города Шуи, дали старшую и младшую ветви князей Шуйских. Как утверждает Г. В. Вернадский, дедом Василия Ивановича был печально знаменитый Андрей Шуйский, затравленный псарями Ивана IV, а отцом — Иван Шуйский, убитый шведами во время Ливонской войны.
Предшествовавшая более чем пятидесятилетняя жизнь Василия Ивановича мало отличалась от жизни других аристократов средневековой Руси, целиком зависимых от прихоти царей. Потомкам запомнились только составленный Шуйским в угоду Борису Годунову отчет о причинах гибели Дмитрия Угличского да его непоследовательность в свидетельских показаниях по этому вопросу, которые ему потом пришлось давать публично. Историки не балуют положительными оценками ни умственные способности, ни нравственные качества, ни физические достоинства Василия Ивановича. Почитаешь Н. И. Костомарова — и создается впечатление, что менее жалкого венценосца Россия никогда не знала. А так ли это на самом деле? Неужели «мелочный, скупой до скряжничества, завистливый и подозрительный, постоянно лживый и постоянно делавший промахи» человек, каковым его рисует историк, мог совершить подвиг, равный подвигу великомученика? Ведь это он, «олицетворение старого русского быта, пропитанного азиатским застоем», первым начал борьбу с самозванцем, это он выдержал пытки, не назвав ни одного своего соумышленника, а потом на эшафоте, когда палач уже заносил над ним свой топор, крикнул: «Умираю за веру и правду!» Это он, «неспособный давать почин и вести других за собой», после возвращения из ссылки собрал вокруг себя противников Лжедмитрия, разработал и осуществил дворцовый переворот и свое воцарение. Его хотят выставить честолюбивым ретроградом, а ведь это он первым за всю историю Руси целовал крест (принес присягу) на том, что «ни над кем не делать ничего дурного без собору», не наказывать вместе с виновными их невиновных родственников, «а которая мне была грубость при царе Борисе, то никому за нее мстить не буду».
Для начала новый царь поспешил как можно скорее дискредитировать своего предшественника на троне. По всей стране в церквах зачитывали обращения бояр, царицы Марфы и самого Василия, в которых Лжедмитрий уличался в самозванстве, а Шуйский возвеличивался как спаситель Церкви и Отечества. Были обнародованы переписка расстриги с папским двором о намечавшейся церковной унии и документы, свидетельствующие о его намерении передать польской короне Смоленск и Северскую землю. Бывшие клевреты Григория Отрепьева принародно каялись в пособничестве узурпатору царского престола и уличали его во всех действительных и мнимых преступлениях. Чтобы окончательно закрыть эту щекотливую тему, Шуйский организовал «обретение нетленных мощей» царевича Дмитрия и их перемещение в Архангельский собор Московского Кремля, усыпальницу московских великих князей.
Историки называют Василия Шуйского боярским царем, а ведь это не так. Бояре всего лишь не противились его вступлению на престол, но ни о какой широкой поддержке с их стороны не может быть и речи, как не может быть речи и о чрезмерных льготах и милостях, которыми он «осыпал» боярскую олигархию. Признавая заслуги Василия в свержении самозванца, они тем не менее не считали его достойным «помазанником божьим», что даже не пытались скрывать, позволяя себе поступки, на которые никогда бы не решились не то что при Иване Грозном, а и при Борисе Годунове. Все наблюдатели отмечали: бояре при Василии были большими царями, чем он сам.
Не стал, да и не мог стать, Шуйский царем дворянским, потому что те ждали от него новых поместий и денег. Но самозванец оставил казну пустой, так что царю на неотложные государственные нужды на первых порах пришлось занимать у монастырей и богатых купцов, а поместий не было из-за отказа самого же Василия Ивановича от массовых репрессий в отношении своих прежних недоброжелателей. Единственное, что он сделал для дворян и детей боярских, да и то лишь после того, как рязанское и тульское дворянское ополчение покинуло стан мятежного Болотникова, состоящий из беглых холопов, так это окончательно закрепостил крестьян. Соборным Уложением от 9 марта 1607 года он установил полную крепостную зависимость холопов от своих господ: «…крестьянин крепок тому, за кем записан в писцовой книге; крестьянский “выход” впредь вовсе запрещается, и тот, кто принял чужого крестьянина, платит не только убытки владельцу вышедшего, но и высокий штраф… на Царя Государя». Понятно, что эта мера никак не может свидетельствовать о расположении царя и к «подлому» сословию. Так кому же благодетельствовал Шуйский? А получается, что никому. Этот, с точки зрения критиков (причем западников и космополитически настроенных россиян), недостойный государь имел, похоже, одну заботу: заботу о благе России. Но его показная беспристрастность, умеренность, граничащая с робостью, нерешительность по отношению к явным врагам Отечества были не самыми лучшими качествами для правителя страны. Страны, в которой народ за год с небольшим видел уже четвертого самодержца, пережил два цареубийства и, «не наблюдая общего согласия по поводу последнего царя, проявлял необыкновенное своевольство и смятение в умах».
Вместо того чтобы лишить власти и влияния всех приспешников прежнего режима, разослав их по ссылкам, тюрьмам и монастырям, он их всего лишь убрал из Москвы с глаз долой, направив воеводами и наместниками в окраинные города: князя Рубец-Масальского — в Корелу, Михаила Салтыкова — в Иван- город, Богдана Бельского — в Казань, Афанасия Власьева — в Уфу, Григория Шаховского — в Путивль. Так крамола волею самого царя переместилась из центра на окраины и ее опасность для государства, как мы увидим в дальнейшем, только усилилась. Наиболее ярко это проявилось в случае с последним назначенцем.
Князь Григорий Шаховской, более двадцати лет прослуживший на военной службе, начиная с Ивана Грозного, и недовольный своим положением, при первом же столкновении с отрядами Лжедмитрия I перешел на его сторону и стал одним из ближайших помощников самозванца, рассчитывая на еще больший карьерный рост. Однако смерть Отрепьева спутала его карты, и он, как бы на всякий случай, выкрал в царском дворце государственную печать, рассчитывая на ее возможное применение в дальнейшем. «Выкрикнутый царь», не особенно доверявший Шаховскому, вскоре по восшествии на престол отправил его на воеводство в Путивль, являвшийся в то время сильнейшей крепостью Северской земли, присоединенной к Московскому царству еще в 1500 году. Положение военного форпоста на пути крымских и литовских набегов обусловило и состав населения края. Коренные жители этих мест — севрюки отличались предприимчивостью и способностью выживать в условиях дикого поля. После присоединения Путивля к Московскому царству в его окрестностях стали селиться как «вольные люди» и беглые холопы, так и проштрафившиеся дети боярские, а также осужденные, но помилованные преступники. Это вполне соответствовало политике Москвы — заселять вновь приобретаемые земли людьми, способными постоять за себя, а значит, и за Русь Православную. Если же учесть, что Путивль со своим воеводой Рубец- Масальским одним из первых в 1604 году присягнул Григорию Отрепьеву, то можно себе представить, какую ошибку совершал Шуйский этим назначением.
Последствия не заставили себя долго ждать. Сразу же по прибытии в Путивль Шаховской собрал жителей и объявил, что царь Дмитрий жив и что «выкрикнутый царь» незаконно занимает царский престол. Жители города-крепости тут же восстали против Шуйского. Нужно полагать, Шаховской действовал
