помогли ей возвратиться к управлению государством. Было ли такое письмо на самом деле — неизвестно; известно лишь, что какое-то письмо с призывом к стрельцам все-таки зачитывалось на их собраниях. Стрельцы воспряли духом и отказались возвращаться к месту дислокации своих полков. Тогда «князь- кесарь» отдал команду Бутырскому солдатскому полку выдворить их за пределы города, что и было сделано 5 апреля.
А через два месяца в Торопец воеводе Михаилу Ромодановскому пришел указ из Москвы распустить по домам дворянское ополчение, а стрельцов отправить на службу в Вязьму, Ржев, Белую и Дорогобуж. Стрельцы заволновались, но под угрозой применения вооруженной силы нехотя и крайне медленно двинулись к месту назначения. Однако, дойдя до Двины, они взбунтовались, сместили со своих постов командиров и, выбрав на их место других людей, повернули к Москве. Из-за своей малочисленности — 2200 человек — они хотели засесть в каком-нибудь подмосковном городе, откуда разослать гонцов к донским казакам и другим московским стрельцам, разбросанным по окраинам государства, чтобы те шли в Москву бить бояр и немцев, ставить на правление Софью, а царя, стакнувшегося с немцами, в Москву не пускать. Навстречу слабо организованной стрелецкой массе правительство отрядило боярина Шеина с генералами Гордоном и Кольцовым-Масальским во главе 4-тысячного войска при 25 пушках.
Они встретились 17 июня на реке Истре неподалеку от Воскресенского монастыря. Стрельцы прислали Шеину письмо, в котором жаловались на тяготы службы, оскудение, недоедание, на плохое отношение к ним со стороны царских воевод и просили пропустить их в Москву, чтобы хоть какое-то время побыть со своими семьями, после чего они соглашались пойти «всюду, куда великий государь укажет». Шеин не поддался на эту уловку, но, не желая проливать лишней крови, вступил с ними в переговоры. Сначала их увещевал Гордон, затем — князь Кольцов-Масальский, но стрельцы стояли на своем. Вдобавок они проговорились, что идут защищать москвичей и всех людей русских от немцев, которые хотят ввести брадобритие, курение табака и ниспровергнуть православное благочиние. Шеин еще раз предложил стрельцам сложить оружие, «в винах своих добить челом государю», угрожая в противном случае открыть огонь из пушек. Но и это не возымело действия. Первый залп, произведенный поверх голов, лишь ободрил взбунтовавшихся, но последующие три залпа рассеяли толпу, отбив последнюю охоту к сопротивлению. В течение часа баталия завершилась. В царском войске был убит один человек, стрельцы же потеряли 17 убитыми и 37 ранеными.
Тут же начался розыск, скорый и жестокий, но вот что удивительно: никто не сказал о письме от царевны. Поэтому возникает резонный вопрос: а было ли оно? За пытками и «допросами с пристрастием» последовали массовые казни с устрашающими виселицами вдоль дорог. Более 1700 человек были разосланы по тюрьмам и монастырям. Лишь единицы избежали наказания.
А грозный царь уже близко, но это уже не тот заигравшийся в «войнушку» «потешный» бомбардир и даже не тот корабельный плотник или шкипер, стремившийся все пощупать своими руками и до всего дойти самому. В Москву возвращался совершенно другой человек. Это было существо, возомнившее себя равным Богу, правомочное оценивать окружающий его мир и выносить приговор: что достойно жить, а что подлежит уничтожению. Это было воплощение одержимого фанатика, знающего истину в последней инстанции. Это был зомби или механический человек, предназначенный выполнить заложенную в него программу, чего бы это ни стоило — материальных ли затрат, человеческих ли жизней. Уезжая за границу в свое семнадцатимесячное путешествие, Петр казнью Цыклера, Соковнина, Пушкина и других как бы напомнил о том, «кто в доме хозяин»; возвратившись же, он решил взорвать дом, доставшийся ему от предков, чтобы на том месте выстроить другой и заселить его новыми, более совершенными и во всем послушными ему людьми.
25 августа 1698 года Петр Алексеевич прибыл в Москву и на следующий же день приступил к операции по устрашению своих подданных. Ему нужно было сломить их волю к сопротивлению, заставить повиноваться любому его приказу, даже если он расходится со здравым смыслом. Собравшихся у него в Преображенском дворце бояр и дворян он напугал своей курительной трубкой и вырывающимся из ноздрей табачным дымом, а еще больше — большими ножницами, которыми он начал собственноручно обрезать придворным бороды, испокон веков долженствующие свидетельствовать об их приверженности православию.
Это был шок. То, о чем предупреждали стрельцы, свершилось: русскому благочинию приходил конец. Но тирания никогда не любила умных и самостоятельных людей: для нее они представляют смертельную опасность, а поэтому подлежат уничтожению. К тому же расправа со стрельцами должна была послужить хорошим уроком для бояр и дворян, оплакивающих свои бороды, длиннополые охабни и однорядки, сломить их сопротивление государевым нововведениям.
В середине сентября начался повторный розыск по делу стрельцов, отличавшийся неслыханной жестокостью. Под пытками были вырваны признания о том, что переписка стрельцов с царевнами действительно существовала, что стрельцы просили Софью взять бразды управления государством в свои руки и что она сама поощряла их к этому. Судьба несчастных была предрешена. Казни начались 30 сентября и продолжались до 21 октября. В этот промежуток времени было казнено, как утверждает С. М. Соловьев, 976 человек. Причем в казнях принимали участие как профессиональные палачи, так и царедворцы, которых Петр хотел «повязать кровью». Борис Голицын своим неумением держать топор в руках только усугубил страдания своей жертвы; Федор Ромодановский отсек четыре головы; Алексашка Меншиков, входивший в фавору, с легкостью обезглавил 20 человек, и, говорят, сам царь «размял свои богатырские плечи» на пяти стрельцах. Пять месяцев трупы казненных валялись на месте казни в назидание и устрашение другим.
Так царь-батюшка отблагодарил стрельцов, чьим ратным подвигом два года назад была одержана его первая виктория. Но это была только первая волна казней, время второй пришло в феврале следующего года, когда на плаху были отправлены еще несколько сотен человек, замешанных в стрелецком бунте. Те же из московских и азовских стрельцов, кто не принимал участия в беспорядках, были распущены и выселены из Москвы вместе с семьями. Военная карьера для них была закрыта навсегда.
Не остались безнаказанными и царевны. Марфу Алексеевну постригли под именем Маргариты в Успенском монастыре печально знаменитой Александровской слободы, а Софью Алексеевну — под именем Сусанны в Новодевичьем монастыре, приставив ей охрану из сотни солдат.
В разгар розыска по делу стрельцов Петр совершил кощунственный поступок, надругавшись над святостью брака. Без каких-либо видимых причин он насильно отправил в суздальский Покровский девичий монастырь свою первую жену Евдокию Федоровну Лопухину, которая через год насильственно же будет пострижена под именем Елены. Причина этого поступка была в том, что не вписывалась эта патриархально воспитанная женщина, навязанная ему в жены девять лет назад, с ее отживающими взглядами на семейную жизнь в планы царя-реформатора. В глазах мужа она проигрывала Анне Монс, английской актрисе и другим доступным женщинам, с которыми Петру довелось общаться в заграничном путешествии. Не принимала она участия и в забавах своего супруга. Петра не остановило и то обстоятельство, что Евдокия воспитывала наследника престола, их общего сына, царевича Алексея, на которого отец из-за нелюбви к своей жене не обращал никакого внимания. Дальнейшее воспитание вынужденного сироты было поручено тетке его, царевне Наталье Алексеевне.
После краткой поездки в Воронеж для инспекции кораблестроительного дела Петр продолжил насаждение на Русской земле западно-европейских порядков. В январе 1699 года появляется царский указ об учреждении Бурмистрской палаты, в ведение которой передавались «расправные, челобитные и купецкие» дела, в том числе сбор государственных податей с посадских, купеческих и промышленных людей, проживающих в городах, кроме Москвы, а также в волостях, селах и деревнях, принадлежащих самому государю. Мера эта, как сказано в тексте самого указа, была направлена против обид, поборов, взяток и других злоупотреблений со стороны воевод и приказных людей. Горожанам, а также государевым уездным и промышленным людям предлагалось, «буде они похотят», избрать из своей среды «добрых и правдивых людей земских», которые приняли бы на себя ведение этих дел. Предполагалось, что бурмистры и другие выборные люди не будут такими корыстными, как воеводы и приказные люди, а реформа окажется настолько полезной и выгодной, что за переход на новую систему местного управления торговые и промышленные люди будут с радостью платить двойную ставку налогов.
Но практика показала, что и земские выборные не прочь поживиться за чужой счет. Тогда Петр поручил худородному Алексею Курбатову, изобретшему новый способ пополнения царской казны за счет
