– Постой! – удивился силониец. – Какая замена, зачем? Ведь колдовство прекратилось, все мы стали нормальными людьми…
Но ланцтрегер на это усмехнулся не без снисходительности:
– Друг мой, не будь столь наивен, оставь это качество своему родственнику Хенсхену. – Хорошо еще, что упомянутый родственник брел в стороне и слышать обидные слова не мог. – Это ты стал нормальным человеком, потому что под действием чар находился менее двух дней, притом не выпил ни капли. А все эти люди целый год предавались беспробудному пьянству! Да они спились поголовно, вино бродит в их крови, и власть его сильнее любых чар. Вот посмотришь, они и без всяких артефактов продолжат пить, как пили… ну, в лучшем случае чуть меньше, но не настолько, чтобы нести слу…
Закончить фразу он не успел. Совсем молодой, лет шестнадцати, мальчишка в куртке младшего стража, но без штанов и сапог, в этот самый момент вывернулся из-за угла и с размаху налетел на силонийца, едва не сбив с ног. Йорген поддержал друга за локоть, уцепил подчиненного за шиворот, оттащил в сторонку, кое-как пристроил у стены и вернулся, брезгливо вытирая руки о штаны – от парня нестерпимо воняло мочой.
– Ах, вот ведь несчастье какое! Может, им хорошую ведьму или знахаря прислать?! Вдруг хоть кого-то сумеют отвадить от вина?
«А-а! Тва-ари! Ле-е-зут! Бей их, бей! На сте-эну-у-у-у! – взвыло где-то поодаль. – Не троньте меня! Ай! Не троньте!»
– Белая горячка! Уже! Рановато что-то. Обычно на третий-четвертый день наступает, – прокомментировал маг с неожиданным знанием дела. (Только не подумайте чего плохого, сам Легивар капли в рот не брал. Но его дед по материнской линии помер именно от белой горячки, когда Хенрику Пферду минуло восемь лет, и нельзя сказать, что эта потеря стала большим ударом для его семьи.)
– Нужно скорее убираться отсюда! – побледнел ланцтрегер.
Однажды в детстве он сам едва не стал жертвой деревенского пьяницы, принявшего его за темную тварь, и повторения той давней истории ему что-то не хотелось. Потому что в тот раз пьяницу пришлось убить. Наверное, это глупости и нежности и главе Ночной стражи королевства следует быть более жестким и беспощадным, но очень уж не любил ланцтрегер Эрцхольм убивать людей. Темных тварей – это пожалуйста, сколько угодно. А людей – лучше не надо…
Ничего, обошлось без кровопролития. Быстро забежали в комнату, подхватили свое добро, дальше в конюшню – стараниями кригера фон Зальца лошади были уже готовы, – взгромоздили хейлига, по обыкновению поддерживая с двух сторон: один подсаживает, другой тянет, вскочили в седла сами, ну, тронулись…
И уже в воротах нос к носу столкнулись с двумя запыленными седоками! Это воротился в Эрнау махтлагенар Моосмоор, одолеваемый дурными предчувствиями – он-то знал, какое безобразие творится в замке. Знал, но не остался, чтобы пустить столичному проверяющему пыль в глаза, как-нибудь заморочить и отвлечь. Ускакал, дурак, будто и дела ему нет, что происходит во вверенном гарнизоне! Хорошенький же доклад ляжет на стол его величества! Ох стыд, ох позор какой… Так бранил себя всю дорогу Сигебанд фон Лерхе, наконец не выдержал и повернул коня. Гнал всю ночь, не устрашившись ни темных тварей, ни болотных. И под утро заявился в замок. Да не один, вот в чем беда, а с верным другом своим, Рюдигером фон Раухом.
– А-а-а, Тьма побери! Папаша! Этого не хватало! – вскрикнул Йорген и дал шпоры коню. Спутникам ничего не оставалось, как поспешить за ним.
– Стой! Стой, юный негодяй! Стой, когда тебе отец приказывает! – неслось вслед.
… – Только не подумайте, будто я его так уж боюсь, – чуть позже, когда приземистые башни Эрнау уже растаяли в утренней дымке и погони родительской можно было больше не опасаться, объяснял друзьям ланцтрегер. – Но согласитесь, в жизни всего должно быть в меру. Неприятностей в том числе.
Никогда еще не доводилось Кальпурцию Тииллу забираться в такую дремучую глушь! От Эрнау дорога шла все больше лесом, но не простым, а особенным, каким-то больным, что ли? Был он редким, но непролазным из-за бурелома, казалось, мертвых деревьев в нем больше, чем живых. Росли здесь невысокие ели с уродливо искореженными стволами и неопрятными метелками седоватой хвои на самых макушках. Нижние их ветки были совершенно голыми и обломанными, торчали, как кости старого скелета. Кое-где меж ними мелькали белые стволы и веселая молодая зелень берез. Издали они радовали глаз, но стоило приблизиться, и на каждом деревце обнаруживался десяток-другой безобразных наростов, заставляющих бедное растение кривиться и чахнуть. Йорген объяснял, что это капы, и древесина их на срезе удивительно красива, краснодеревщики платят за нее золотом, и некоторые из деревень махтлага только этим промыслом и живут. Кальпурций слушал его речи и думал про себя: «И почему людей всегда привлекает уродство?»
Дорога, поначалу совсем неплохая, с каждой пройденной лигой становилась хуже и хуже – зря хвалили. Девы Небесные, да как вообще можно было называть «дорогой» эту лесную тропу, вдрызг разбитую еще в пору весенней распутицы, да так и засохшую корявыми колеями, такими глубокими, что приходилось тревожиться за лошадей – не переломали бы копыт! А Йорген еще называл ее лучшей во всем Моосмооре! Если она лучшая – какими же должны быть все остальные?! Эту мысль силониец, не удержавшись, высказал вслух.
– Просто тебе не с чем сравнивать, – ответил Йорген уязвленно. – Раньше этой дороги не было вовсе – ни насыпи, ни фортов, только старая гать, которую моосмоорцы не успевали подновлять вовремя. Весной или осенью по ней вообще невозможно было проехать, народу потонуло – не счесть… Нет, не здесь, конечно. Здесь еще сухо, лес. Дальше к северу начнутся настоящие болота – сами увидите. А уж комаров там – не представляете. Скольких несчастных насмерть закусали! Здесь даже казнь такая есть… Нет, нас не сожрут. Я знаю чудесное нифлунгское заклинание против комаров, слепней и прочей летучей нечисти. Ни одна тварь к нам близко не подлетит.
– Это обнадеживает, – обреченно вздохнул Легивар. Похоже, не очень-то он верил в нифлунгские чудеса.
А Йорген продолжал рассказ:
– Дорогу строили в разгар темных лет, когда махтлаг еще страдал от страшного голода, поэтому и получилась она не вполне добротной – и средств, и людей было в обрез. А уж сколько моосмоорцев померло на строительстве – не сосчитать! Их прямо в насыпи и хоронили, без гробов – теперь по ночам здесь бродят целые стада неприкаянных гайстов, воют так жалобно!
Слушатели невольно содрогнулись. Выходит, они который день в буквальном смысле слова шагают по трупам?
– Да стоило ли вообще затевать такое строительство?! – вырвалось у силонийца с горечью. – Выстроили Тьма знает что, только людей погубили напрасно!
Йорген нахмурился, его больно задели слова Кальпурция. Легко им, благополучным южанам, судить о том, чего самим не довелось пережить.
– Никогда больше не говори так, друг Тиилл, – попросил он, отведя глаза. – Да, эта дорога не так хороша, как хотелось бы, и заплатить за нее пришлось дорогую цену, но знали бы вы, скольких жителей махтлага она спасла от голодной смерти и как помогла в борьбе с ночными тварями. К ней надо относиться как к важнейшему стратегическому объекту, а не как к аллее для приятных прогулок верхом. Не для праздных путешествий она предназначена, а для обеспечения надежной связи внутренних районов махтлага с морем… Между прочим, когда умные люди ищут легкий и относительно безопасный путь из столицы в Перцау или Норвальд, они именно море выбирают.
– Да? – удивился Кальпурций. – Тогда почему твой отец и махтлагенар Моосмоор поехали в столицу не морем, а этой дорогой?
При этих словах силонийца хмурое лицо Йоргена неожиданно расцвело.
– Вот! Заметь! Я этого не говорил, ты сам сделал нужный вывод!
– Какой? – опешил силониец, он не имел в виду ничего дурного.
– Что мой дорогой отец и друг его Сигебанд фон Лерхе умом, к сожалению, не блещут, – охотно растолковал любящий сын.
И тут же был пойман на слове.
