— Твою мать! — в отчаянии вскричал Тео и отправился спать.
Поутру, с воспаленными глазами, в слегка запотевших от горячего кофе очках, Тео переводил дальше.
Однако, говоря доверительно, как друг другу, я думаю, не будет нелояльным с моей стороны сказать, что если ты задашь этот же вопрос не мне, а матери Фаддея, то она тебе ответит, что его зовут Иуда. Именно так все его звали, пока другой Иуда, предатель, не покрыл позором это имя. Скажу больше, если тебе улыбнется удача и ты увидишь Иуду, то есть Фаддея, ибо он ступил на стезю вседневного свидетельства славы нашего Спасителя, мой тебе совет приветствовать его как Фаддея и ни при каких обстоятельствах не произносить вслух другого имени. Ибо это его слабое место.
Сие мне понятно. Я знал одного и второго Иуду и даже присутствовал в храме Каиафы, когда Иуда Предатель получил свою плату. И мне, как и Фаддею, досадно видеть, что благодаря этим деньгам Иуда растолстел и обленился.
Но больше всего меня угнетает то, что я стоял рядом в ту самую минуту, когда замышлялось предательство Спасителя, и не испытал угрызений совести. Я почувствовал лишь укол зависти к такой сумме, показавшейся мне слишком щедрой за подобную услугу.
Сколь же подлым было мое сердце в последние дни моей прежней жизни, пока я не оказался на Голгофе и сердце мое не обожгла, очистив его, кровь Спасителя.
Таким был Малх.
ЧИСЛА
— Двести пятьдесят тысяч долларов и ни цента больше, — сказал Баум, откинувшись на спинку стула, и луч солнца из окна за его спиной превратил матовые линзы его очков в сияющие круги. — Это четверть миллиона.
Тео нахмурился. Слово «миллион» повисло в воздухе дразнящей иллюзией. Реальная же цифра, без этого магического седьмого знака, говорила всего лишь о тысячах. Это было не совсем то, чего он ожидал после своих изысканий в области авторского аванса.
— Такую прибыль вы можете запросто получить всего за несколько часов продаж, — возразил он. — Считаете меня полным идиотом?
— Напротив, — сказал Баум, ничуть не оскорбившись. — Если продажи начнут действительно зашкаливать, вы выиграете по-крупному. Сначала аванс одним росчерком пера, а потом роялти до конца дней.
— Мизерные роялти, — сказал Тео, стараясь придать голосу скорее кислое, нежели отчаянное звучание. — Возможно, самые мизерные и запоздалые за всю издательскую историю. Видимо, мне нужно пройти курс повышения квалификации по алгебре, чтобы уяснить, каким образом микродроби в конечном счете увеличат мой первоначальный доллар. Любой мало-мальски приличный юрист или агент посмотрит на меня как на сумасшедшего.
Баум снова подался вперед и вцепился в Тео ласково-безжалостным взглядом.
— Что они уже и сделали, не так ли? — просипел он. — Мало-мальски приличные, и просто приличные, и, возможно, даже не самые приличные. Никто не пожелал представлять ваши интересы.
— Неправда, — сказал Тео. Он почувствовал, что покраснел, а когда это с ним происходило, рубцы на лице начинали зудеть. Зажили они неудачно; лучше бы он сразу наложил швы, вместо того чтобы мчаться домой, где его ждали сплошные унижения. Будь он проклят, если еще раз позволит себя унизить. — Я обратился только к двум агентам, — возразил он. — Вообще к пяти, но трое не ответили на мои звонки. Из тех же, с кем я встретился, одна заявила, что не занимается религиозной литературой, чем я был раздосадован, так как об этом она могла мне сказать и по телефону. Второй же заинтересовался. Даже очень.
— Но вы пришли ко мне один.
— Он… он мне не показался. Не срослось. И тогда я решил посмотреть, что будет, если обратиться к издателю напрямую. Я хочу сказать, важность этой книги выходит за всякие рамки. Это не тот случай, когда людей надо убеждать, чтобы они ее прочли.
— Конечно, — тихо согласился Баум. — Конечно.
Он снял очки и вытер их о галстук, рассеянно глядя на свой стол. Добрых тридцать секунд он потратил на одну линзу, затем принялся за вторую. А тем временем в других комнатах издательства «Элизиум» трезвонили телефоны, и сотрудники что-то отвечали. Аппарат Баума непрерывно мигал, но беззвучно, если не считать отрывочных кликов, как будто кто-то нервно сглатывал. Тео разглядывал офис: шеренга книг-близнецов в твердом переплете подле бачка с питьевой водой, экспозиция прошлых публикаций, постеры главного и пока единственного бестселлера, африканские статуэтки, эскизы обложек на стенах, нераскрытые картонные коробки, а еще, в дальнем углу, гора рукописей (некоторые до сих пор запечатанные в нестандартные упаковочные пакеты), — вероятно, самотек. Тео не ожидал увидеть такой Эверест. Он рисовал себе гору, не столь удручающую и тем более не выставленную на всеобщее обозрение.
— Такая книга, как ваша, неизбежно вызывает разнотолки в такой индустрии, как наша, — сказал Баум. — У меня нет иллюзий. Вы обращались в Oxford University Press, Knopf, Harcourt, Grove Atlantic, Little, Brown, HarperCollins, Penguin… возможно, еще какие-то издательства, про которые я не слышал. Подозреваю, что вы связывались практически со всеми, у кого большие тиражи. И под конец пришли ко мне.
— «Элизиум» — очень уважаемое издательство академических текстов, — заметил Тео.
— Ну да, ну да, — отмахнулся Баум. — А также, всего пару лет назад, мелкая рыбешка, аутсайдер, воробышек, прыгающий вокруг гиен в надежде, что, когда пиршество закончится, ему тоже что-нибудь перепадет.
В его голосе появилась жесткость. Впервые с тех пор, как он пригласил Тео в свой офис, в нем не осталось ничего от тихого букиниста.
— Два года назад, во время разудалой резни, которую издатели называют книжкой ярмаркой, когда главные хищники растащили все «большие книги», оставив после себя кровавые следы, ну и мне, как всегда, по мелочи — требуху да когти, я случайно наткнулся на рукопись норвежского школьного учителя, в переводе
Тео помалкивал. Когда человек так завелся, лучше его не перебивать.
— Я похож на брюзгу, Тео? Значит, брюзга. Слишком долго я был воробьем, прыгающим вокруг гиен. Я состарился, дожидаясь своего часа. Я прекрасно понимаю, что мой детский арифметический шедевр не убедит престижных авторов отдать в «Элизиум» свой magnum opus[2] «Умножь на семь в мажоре» так и останется счастливой случайностью, и на следующей франкфуртской книжной ярмарке агенты будут мне впаривать пособие «Как с помощью джаз-балета обучить свою собаку геометрии».
— Моя книга не обучает собак геометрии, — напомнил ему Тео. — Мистер Баум, поймите, это новое евангелие! Это ранее не известное описание жизни и смерти Христа, написанное на арамейском, языке самого Иисуса. Если на то пошло, это
