лаванды.
— Лайош тоже хотел приехать, да больно много у него работы.
— Ясное дело.
— И Геза сейчас придет, вот только с главным врачом поговорит да с сестричкой.
— Сестра эта дочка Яноша Баллы. Бондаря…
— Чья?
— Баллы… да, ты ведь не знала его.
— Нет. Мы остановились у аптекаря, он говорил, придет после обеда… а Репейка этот едва захотел признать меня, такая у них любовь с аптекарем.
— Значит, хорошо со щенком обращается. Как домой поедем, возьмем ужо с собой… хотя я совсем ослабел, и потому на уме все только прежнее… Иногда и не думается, что домой вернусь.
Анна проглотила слезы.
— Куда ж вам возвращаться еще, отец?
— Куда, куда… да, куда?…
К счастью, в палату шумно и весело вошел Геза.
— Вот это мне нравится. Вот что значит хороший больной! Маккош говорит: пусть лежит здесь хоть две недели, но, если желает, может в понедельник отправляться домой.
— Спешить мне некуда. Послушай, Геза, ты-то знал Яноша Баллу, бондаря?
— Да как же, к дьяволу, не знать мне пьяницу Баллу?
— Ну, пить-то он пил, но все ж нельзя сказать, чтоб пьяницей был… здесь дочка его, сестрица. Хорошая девушка.
— Ну, этому я рад. Знакомому человеку все легче сказать, если что нужно.
— Есть у меня все, что уж мне нужно!
Доктор умолк, думая о том, что сказал ему несколько минут назад Маккош в своей приемной.
— Тихо уснет, вот и все… часовой завод кончается, ну, да ты и сам это знаешь.
Доктор вытащил сигарету, просто чтобы делать что-то, но Маккош предупредил:
— Здесь не кури, Геза.
— Прости, задумался… провались все к чертям! Будет сейчас старик на меня смотреть усталыми своими, честными глазами, а я стану клоуна из себя разыгрывать… и даже не знаю, верит он мне хотя бы?
— Все-таки попытайся.
И вот пытается доктор, и не получается у него, не получается…
А Анна сидит, и в уголках глаз то высыхают, то вновь собираются слезы. Она не думала, что состояние отца тяжелое, и этот неожиданный упадок сил потряс ее.
— Вот, сладкого вам принесла немножко, на окне ужо оставлю.
Гашпар Ихарош вроде бы не слышал; но немного спустя все же отозвался:
— Не знаю, разрешается ли, но положи…
— Разрешается! — сказал доктор. — Кто что ни скажет, так и говорите, дядя Гашпар: я разрешил. И Маккош.
На покрывале играла тень липы, старая рука изредка вздрагивала, словно гладила мягкие листочки.
— А что сталось с теми людьми? — спросил Ихарош погодя.
— С какими людьми?
— Да с теми двумя, что у меня были… тогда, ночью…
— Надеюсь, вздернут их. Если бы не они, дядя Гашпар, да с вашим сердцем…
— Нет, Геза. Время мое подошло…
Доктор хотел как-то переменить тему.
— Одно знаю, деньги у них нашли. Все-таки добрая весть… — Он засмеялся, не понимая, почему задрожало лицо Анны, а глаза старика ушли вдруг в дальнюю даль, словно увидел он нечто определенное, неизбежное. Кожа на его висках запала, Анна же опустила голову.
— Коли так, то все в порядке, Геза…
Доктор встревоженно посмотрел на Анну, у которой мелко задрожали плечи.
— Что такое с вами? Послушайте, Анна, ведь я привез вас сюда не хныкать.
Анна не ответила, старик тоже отозвался лишь долго спустя.
— Не плачь, дочка, не сразу же они понадобятся. Геза-то не знал, на что те деньги были отложены. — Он повернул голову к доктору. — Это чтоб детям, понимаешь, не тратиться, когда… словом, если со мной случится что.
Доктора — как и всегда, когда он попадал в тупик, — обуял вдруг приступ ярости. Он вскочил.
— Ну, так послушайте меня, дядя Гашпар… глядите же, Анна… вот вы сейчас увидите… узнаете… — И он шумно выбежал из палаты. Анна испуганно посмотрела ему вслед, потом перевела глаза на отца.
— Куда ж это он побежал? — оживилась она; ей представилось вдруг, что вот сейчас доктор влетит с каким-то инструментом, или с главным врачом, или с новым измерительным прибором, который положат старику под мышку, и прибор покажет, что все хорошо, что у Гашпара Ихароша впереди еще годы и годы…
— Этого я, дочка, не знаю, ведь с чудинкой он… ну, да погоди, выяснится. Что Лайош поделывает? — спросил он заинтересованно, так как неожиданная выходка Гезы расшевелила и его.
— Лайош? Ведет переговоры с кооперативом, чтоб железом обить сразу три телеги. Я уж говорю ему, чтобы не надрывался так-то.
— Ты ему не мешай, дочка! Пусть в охотку работает! Ничего, не вмешивайся, он потянет. Правильно, что Лайоша себе выбрала, очень даже правильно. И покладистый, хоть в дугу его гни… да только ты все ж не гни его в дугу-то… понимаешь меня, а?
Анна кивнула.
— Не командуй им, хоть он и позволяет тебе собою командовать, не заставляй все время волю твою исполнять, потому как привыкнет, а потом, кто знает, и другим покоряться станет, чужой команды слушаться. Понимаешь ли, Анна?
Молодая женщина смотрела прямо перед собой.
— Коли выбьешь из него мужскую волю, он и в другом чем поведет себя не как самостоятельному мужчине положено, и тогда напрасно будешь требовать, чтоб в чужом подворье он волком был, коли дома барашка из него сделала только потому, что не сопротивлялся он…
— Ваша правда, отец…
— Вы пчельник-то не продавайте. Ты разбираешься немного в этом деле… Лайош научится. А как научится, так и полюбит. Под жужжанье-то пчелиное человек много дурного забывает…
Анна уже опять было погрузилась в горькие мысли, но тут вернулся доктор с таким видом, словно намерен сразиться с самой преисподней, а в первую очередь с хлипкой старухой на палочках-ножках — со смертью.
Однако он вытащил из кармана всего-навсего бутылку, которую никак нельзя было принять за боевое орудие.
— Ну, вот, сейчас мы посмотрим! — И, зажав бутылку между ног, стал буравить ее штопором с явной целью, высвободив пробку, сделать общим достоянием спрятанную в ней жидкость.
— А теперь я спрошу вас, Анна, — говорил он между делом, — доктор я или убийца Гашпара Ихароша.
Анна не ответила, и доктор повернулся к самому Гашпару Ихарошу.
— Ну, скажите же, дядя Гашпар, неужто я такой злодей, что посмел бы дать вам этот напиток, если бы с вами… если бы вы были так больны?…
Выудив из другого кармана три рюмочки, он поставил их на столик и наполнил красной жидкостью, которая на вид — и в действительности — была красным вином.
— Прошу! — сдвинул он стаканчики. — Пейте, Анна, черт бы затопил этот мир собственными слезами. Пейте, дядюшка Гашпар! Сексардское… — И подал одну рюмку Анне, другую вложил в руку старому
