— Думаешь, понадобится?
— Да.
— Хорошо, Геза… то есть, что ж хорошего. Оно и лучше, чтоб он не знал…
— Он знает!
Глаза доктора и аптекаря встретились, они пожали друг другу руки, и повозка покатила. Она погромыхивала так же, как все повозки и телеги на свете, но не везла ни денег, ни гостинцев. Она везла лишь молчаливые мысли, и никто не глядел ей вслед, кроме Репейки, вскочившего на карниз ограды.
Потом и он потерял ее из виду.
Это был, во всяком случае, странный, словно замедленный день, хотя ничем от прочих дней не отличавшийся. Репейка очнулся от послеобеденного сна, но не двигался. Посмотрел на Мирци, которая тут же открыла глаза и замурлыкала, словно и не было перерыва.
— Я еще сплю, — говорило это мурлыканье, и Репейка закрыл глаза, тем ей ответив:
— Я тоже.
Аптекарь пообедал молча, чего Розалия почти не заметила, хотя вообще он бывал словоохотлив. Но под конец она все-таки спросила:
— Что это вы нынче такой молчаливый?…
— Так.
— Беда какая-нибудь?
Аптекарь только пожал плечами и удалился в свою комнату, чтобы, по обыкновению, прилечь на несколько минут, однако не лег. Он следил за уплывающим дымом сигареты, смотрел в залитое солнцем окно, на щипец соседнего дома, и, услышав голоса под дверью, тотчас открыл аптеку, хотя обеденный перерыв еще не кончился.
Молчаливо отмерял он лекарства, обвязывал пузырьки, заворачивал коробочки, а оставшись один, забарабанил пальцами по столу.
— Странно, что я столько о нем думаю… — Ощущение было такое, будто доктор, Анна и он сам в каком-то смысле нечто единое, а Гашпар Ихарош — один, от них всех особо. Старик не был ему родственником, аптекарь и встречался-то с ним, пожалуй, не чаще, чем с другими, а вот — стал ему ближе и роднее, чем все остальные. Стал значительнее в своем одиночестве и как-то человечнее, просто до боли.
«Знает!» — вспомнил аптекарь. И задумался о том, что придет однажды день, час, когда он тоже будет
День убывал медленно, но в конце концов город успокоился, притихла базарная площадь, и опять стал слышен бой башенных часов над домами.
Завечерело и в аптеке.
— Забегу-ка я в больницу, — выглянул аптекарь на кухню, — если потребуется что-то срочно, пусть подождут. Я быстренько. Да приглядите за щенком, Розалия, я совсем забыл про него.
— Он поел и весь день спит вместе с котенком.
— Если бы не этот доктор, право, отвел бы его… пусть бы порадовался дядя Ихарош. В конечном счете, на нем не больше бактерий, чем на любом человеке. Хотя, как подумаю о тех крысах… да не поведу я, сказал, не смотрите на меня, как на клопа какого-нибудь… не поведу!
— Все одно вас прогнали бы с собакой вместе.
— Меня?
— И Репейку тоже. Ведь этот одноглазый привратник… этот Бакоди…
«Хорошо, что напомнила», — подумал аптекарь и купил по дороге коробку сигар.
Проходя мимо привратницкой, он остановился, словно вдруг что-то вспомнил.
— Да, чуть не забыл. Вот, кто-то принес мне в подарок, но я сигар не курю. Дымите на здоровье, Бакоди, мое почтение.
Привратник улыбнулся, но глядел с подозрением. Что у этого аптекаря на уме?
Однако аптекарь ничего не просил, и привратник, успокоившись, лихо отсалютовал ему, как в те достославные и прекрасные времена, когда человек имел полное право потерять глаз во имя какого-то весьма запутанного и непонятного дела.
В коридоре уже горели лампы, затихали и прежде едва слышные шумы. Время посещений кончилось, время ужина еще не настало.
— Погодите, я открою сама — знаю, как повернуть ручку неслышно. Чтобы не разбудить без нужды. Главный врач строго наказал его не беспокоить.
Гашпар Ихарош спал.
В палате было довольно светло, так как западный небосклон еще светился памятью о сиянии дня. Аптекарь неслышно сел.
— Подожду немного, — шепнул он, — может, проснется.
— Я не закрою дверь на защелку, — сказала сестра и выскользнула в коридор.
В палате теперь не слышно было ни вздоха. Старый мастер тихо спал. На лице его не было страдания, и не было слов, чтобы описать это лицо. Оно было таинственно и как будто ожидало чего-то и, даже с закрытыми глазами, с чуть печальным спокойствием следило за временем. Но свет на дворе угасал, и лицо старика понемногу слилось с опадающими друг на друга тенями.
Аптекарь опустил голову в ладони и ждал. Мысли лишь проскальзывали, проносились мимо, но некоторые вдруг задерживались, и тогда тяжело становилось ему на сердце: ведь аптекарь в сердце своем ощущал Гашпара Ихароша, думал же о себе, словно это было одно и то же — да так оно, вероятно, и было.
Совсем стемнело, когда он прошел по коридору.
— Ни разу не проснулся, — сказал он сестре, — если понадобится, позвоните.
— Так и тот доктор наказал, который привез его сюда.
— Что ж, спокойной ночи, сестричка. Завтра наведаюсь еще.
— Я скажу ему, когда проснется.
Дома его опять охватила такая тишина, словно он принес с собой медленно заволакивающуюся туманом глубь той палаты. Он вышел во двор, кликнул Репейку, который и сейчас сидел на карнизе ограды.
Аптекарь погладил собачку по голове.
— Худо хозяину твоему, Репейка… нехорошо. Не знаю, увидишь ли его. Как ты думаешь?
Репейка задумчиво наклонил голову набок.
— Ночью здесь прошла отара… но она ушла, а если придет еще раз, я тоже уйду следом. Не знаю, можно ли, но я уйду.
— Что же тогда с тобой станется, собачка? Анна заберет, или попросить тебя у нее?
— Мне можно уйти? — посмотрел Репейка на своего самого нового среди людей друга. — Да, я уйду, хотя это был не Янчи и не старый Галамб, даже не Чампаш. И все-таки я уйду с ними, мне иначе нельзя.
— Грустно все это, Репейка. Заснет однажды твой хозяин, и больше не позовет тебя. А ведь как он тебя любил! Куда исчезает слово, собачка, куда исчезает любовь?
На это Репейка уже не знал, что ответить.
Он только смотрел на человека, слушал его голос, который слетал в тень и пропадал в ней.
Однако старому Ихарошу — столов, кроватей, шкафов и веселых кегельных дел мастеру — довелось еще разок поговорить с маленьким своим щенком. Не долго, правда, но они поговорили.
Башенные часы пробили после полуночи дважды, когда в темной комнате зазвонил телефон.
— Попросите, пожалуйста, аптекаря.
— Это я.
— Придите, пожалуйста, к нам…
— Хорошо.
