состоятельные себе позволяют…» — сказал я, посмотрев на него. «Молодежь не меняется», — засмеялся старик. И я не мог на тебя рассердиться, потому что и я из той же самой коробки воровал сигары для Матулы, пока мой отец не потерял терпение. Он заявил, что сигар ему не жалко, но если я принимаю его за слепого, он так меня выпорет, что я света белого не взвижу. И я перестал воровать. Если мне были нужны сигары, я спрашивал у отца разрешение, а он никогда не смотрел, сколько я беру, но я чувствовал, сколько можно взять. Ты должен, малыш, привыкнуть к этому. Бить тебя я не собираюсь, но, пожалуйста, не таись от меня и не лги, а то не прощу тебе. И если будешь обманывать, не слушаться, с первым же поездом отправлю тебя домой.
Повозка, громыхая, неслась по дороге, но словно не нарушала окружающей тишины. Дюла тесно прижался к дяде и уже не ощущал на своем плече тяжести его руки.
— Твоих родителей мы, правда, обманули, можешь ты мне припомнить, но другого выхода не было, и я сделал это только ради твоей пользы. Они трясутся над тобой и готовы пестовать тебя хоть тридцать лет, что глупо. И учти следующее: ты можешь полагаться на Матулу, как на меня или на своего отца. Старик грубоват, но это пустяки. Я ему поручу тебя, и, если у него найдется свободное время, делайте что хотите. Ну, вот так.
— Все будет хорошо, дядя Иштван.
— Тогда по рукам!
Туман уже рассеялся, и пригревало солнце. Плотовщик положил свою тонкую белую руку на огромную ладонь дяди. Дюла чувствовал прилив радости и отваги, хотя и сказал с некоторой опаской:
— Знаете, дядя Иштван, я привез сигары для Матулы из дому.
— Отлично! Молодец, что признался. Полный порядок, малыш. Твоему отцу ущерб не велик, — он весело усмехнулся и закурил, — а Матула обрадуется, он вполне заслуживает такого внимания.
Лайошу Дюле не удалось, как он предполагал раньше, сразу вручить старику сигары; дядя Иштван вылез из повозки по дороге и, таким образом, гость прибыл в деревню один. Старого сторожа нигде не было видно, а спрашивать о нем Дюла не стал. Мужественно выдержав восторженный прием тети Нанчи и обильный завтрак, Плотовщик немного поспал, потом заглянул в контору и на кухню, но в доме стояла тишина, как во всех сельских домах во время жатвы.
Он слегка приуныл, так как хотел поболтать с Матулой и надеялся, что старик его ждет.
А того нигде не было.
Дюла распаковал свои вещи, собрал складное удилище: ведь за неимением кого-нибудь другого надо было показать его хотя бы тете Нанчи. Старушка не проявила к удилищу большого интереса.
— Красивая палка и. какая ровная! — сказала она. — Смотри не задень ею лампу. А с Матулой ты не хочешь поговорить? — спохватилась она вдруг. — Он вышел в сад и просил позвать его, когда будет можно, а я, конечно, запамятовала.
Признаемся, наш Плотовщик с огромным удовольствием обновил бы удилище об юбку тети Нанчи. Но он положил его и побежал в сад.
— Дядя Матула, что же вы пришли и молчите?
— Я сказал Нанчи.
— Она забыла!
— Забыла — и ладно. Ты-то как поживаешь?
— Хорошо, дядя Матула. Особенно теперь, когда вас вижу. Матула провел рукой по щеке, обросшей недельной щетиной, и раздался такой звук, словно шваброй потерли пол.
— Ну что мной любоваться! Хотя когда-то и я был молодцом.
— Пойдемте, дядя Матула, я покажу вам удочку, и у меня для вас кое-что есть. — Старик встал со скамейки. — Мне подарили складной нож, вот, поглядите.
Матула внимательно осмотрел нож, открыл лезвие, щелкнул по нему, провел по острию ногтем.
— Маловат немного, но вроде стальной. Я снесу его потом в кузницу поточить. Кузнец — мастер своего дела.
— Я думал, нож достаточно острый.
— Этот? — Матула улыбнулся. — Он совсем тупой.
— А если я обрежусь?
— Обрежешься! Это для чего же? У кого есть голова на плечах, тот сумеет обращаться с ножом. Если у тебя нож, то он должен быть острым. Почистить, выпотрошить рыбу, обстрогать палку можно только острым ножом, а не какой-нибудь тупой железкой. Он долго разглядывал удилище.
— А где катушка, леска?
Дюла считал, что его рыболовная снасть вызовет у старика шумное одобрение и восхищение. Да и по тому, как Матула изучал удилище, видно было, что он знает толк в таких вещах.
— Хорошая снасть! — наконец сказал он. — Выдержит рыбу и в десять кило.
— Мне не нужна в десять кило, дядя Матула. И такие большие, наверно, не водятся в здешней реке и озерах.
— Как так! Во время нереста я видел одну даже кило на двадцать. И такую можно поймать.
— На мою удочку?
— Да! Умеючи, конечно. Но до этого еще далеко. Ну, что мы будем делать? В камышовые заросли только на заре стоит идти, сегодня уже поздно. Два часа туда, два обратно, а ты ночь в поезде протрясся.
— Я спрошу дядю Иштвана.
— Незачем. У него и так хватает забот. Все что надо, я сам знаю. Ведь он тоже рос у меня на глазах. Куда мы пойдем, это наше дело. На рассвете я постучу тебе в окошко.
— Дядя Матула, я привез вам сигар.
— Спасибо, что вспомнил обо мне.
— Я часто вспоминал вас, дядя Матула, часто! Если бы меня не отпустили сюда, я бы умер с горя.
— Ну, так только говорится, хотя рано или поздно все помрут. Но лучше оставить это напоследок. Ножик я тебе утром отдам.
— Что мне взять с собой поесть?
— Я уже сказал Нанчи. Воды там полно, вот было бы столько вина! Ты привез сапоги?
— Сапоги? Зачем они летом? У меня есть сандалии. Теперь в сапогах жарко.
— Я говорю про резиновые. Там и вода, и комары, и крапива, да еще пиявки.
— Я буду внимательно смотреть, дядя Матула.
— Ну ладно. — Старик собрался уходить. — Так до свидания. Обед был вкусным и обильным.
— Мы пообедаем вдвоем, — сказала старушка.
— А дядя Иштван?
— Я послала ему обед в поле. В такую горячую пору я частенько так делаю. В комнате накрыть стол?
Давайте поедим на кухне, тетя Нанчи! Можно мне макать хлеб в подливку на сковородке?
— Можно! Кто такой тощий, словно после семи лет неурожая, тому можно. Но только после супа!
— Суп не самое главное!
— Без супа нечего макать хлеб, — отрезала тетя Нанчи. — Виданное ли дело, обед без супа?
Итак, наш друг Плотовщик съел суп, потом хлеб с подливкой и признался, что тетя Нанчи — «честное слово» — готовит лучше, чем мама Пири.
Вообще он отлично чувствовал себя в довольно жаркой кухне, где, однако, к счастью, не пахло газом и было так просторно, что по сравнению с городской эта кухня казалась большим залом.
И Плотовщик наелся так, как подобает плотовщику.
— Могу дать тебе рюмочку вина.
— Сойдет!
— Я думала, в Будапеште выражаются вежливей. Дюла слегка покраснел.
— То есть пожалуйста.
У вина был приятный вкус, но Дюла решил, что старушке не приятны его словечки, к которым уже привыкла дома мама Пири. Тетя Нанчи быстро обижалась и так же быстро отходила.
— Капелька вина не повредит, ведь оно переходит в кровь.
