— А он и правда спит! — Дядя Иштван остановился в дверях. — И не удивительно: нынче к этим беднягам предъявляют такие требования, что не выдержал бы даже вол. Пирошка, мой ангел, можно мне принять ванну?
— Конечно. Я пока успею погладить твой костюм. Потом ты отдохнешь немного, а в пять часов придут домой Тереза и Акош. Вы пообедаете вместе с Дюлой.
Плотовщик слышал, как тяжелые шаги затихли в ванной комнате, потом к журчанию воды примешалось кряхтение, громкое фырканье, наконец, донесся какой-то отдаленный разговор, но тут Дюла снова заснул.
— Прилягу и я ненадолго, Пирошка. В поезде я дремал сидя. Малыш-то еще спит. Со служебными делами я уже разделался. Мы пообедаем, а после я схожу с мальчонкой в магазин, куплю ему кое-что. Ты не знаешь, что ему хочется?
Мама Пири задумалась.
— Купи ему какую-нибудь книгу о животных, я так полагаю, что-нибудь про зверей. Купи ему еще недорогую удочку, ведь он мечтает о ней, хотя Акош и считает, что удить рыбу занятие глупое.
— Акош считает глупым все, что не связано с паром, газом и шестеренками. Чепуха! Что еще?
— Купи ему пару хороших крепких сандалий и носки.
— Черта с два! В таком возрасте я бегал босиком. Сандалии куплю, а носки нет. Есть у него складной нож?
— Нет.
— Вот видишь! Надо обзавестись полезными вещами.
— Темные очки.
— Не куплю! Если будет палить солнце, пусть прищурит глаза. Не балуйте вы его! Надо закалять ребенка. Он вытянулся, как картофельный росток в погребе, но маловато в нем крови, и первый порыв ветра собьет его с ног. Но я за него возьмусь!
Дюла с большим удовольствием выслушал бы эту беседу, но он спал, а следовательно, ничего не слышал, тем более что во сне он бродил с кем-то по лесу, где пилили огромной пилой могучие дубы. Конечно, это только снилось ему. Не было ни пилы, ни леса, просто дядя Иштван громко храпел в соседней комнате.
— А теперь, пока не пришли твои милые родители, пойдем побродим по городу. — Дядя Иштван погасил окурок сигары. — мне хочется мороженого.
Это, конечно, было неправдой, но ради Дюлы, подумал он, даже мороженое можно съесть. Но если что-нибудь, да еще ледяное, попадет ему в дупло, тогда он готов будет взвыть от боли. В конце концов он заказал себе в кондитерской черный кофе и только смотрел, как мальчик не спеша ложку за ложкой отправляет в рот мороженое.
Тут возле них остановился какой-то молодой человек и, опершись на их столик, стал болтать с приятелем. Дядя Иштван вопросительно взглянул на Дюлу, потом на спину юноши, стоявшего в небрежной позе, затем снова на Дюлу.
— В чем дело? — Он дотронулся до спины молодого человека. — Это мой столик.
Молодой человек посмотрел через плечо на дядю Иштвана.
— Ну и что из этого?
Лицо дяди Иштвана побагровело, и он тяжело поднялся с места.
— Это мой столик и… — Он загудел таким басом, что покачнулись и звякнули бокалы в буфете, хотя их звона нельзя было расслышать.
Ничего нельзя было расслышать, кроме грозных, полных возмущения раскатов грома, от которых прислонившийся к столу юноша сбежал, махнув рукой так, словно хотел ударить дядю Иштвана.
Только этого не хватало!
Дюла, побледнев, смотрел на дядю, который, сжимая в кулаке стакан для воды, высказал столь пространное мнение о наглом юнце, его невоспитанности и вообще о «всяких самодовольных шалопаях», что не стоит его приводить здесь. Достаточно сказать, что он послал вслед храбрецу оглушительный залп своих излюбленных деревенских словечек и даже на улице продолжал некоторое время ворчать.
— Погоди, малыш, я выпью кружку пива, чтобы поостыть. И он поостыл.
— Мне кажется, — добавил он, выпив пива, — такой тип достоин сожаления, и не мешало бы хорошенько поговорить с его отцом. Стоп, обувной магазин! Сюда мы заглянем. Покажите сандалии попрочней для мальчика.
Потом в другом магазине он сказал:
— Мне нужен приличный складной нож. С шилом, отверткой и пилочкой для ногтей.
Затем они зашли в книжный магазин и в спортивный.
— Дайте, пожалуйста, полную рыболовную снасть, которая годилась бы для мальчика.
— Пожалуйста. — Продавец выложил на прилавок великолепную удочку. — Наверно, он сдал экзамены. И вполне успешно.
— Круглый отличник!
Дядя Иштван любил слегка преувеличивать, и наш друг Плотовщик покраснел до корней волос.
— Запакуйте, пожалуйста, получше. Нам надо везти в деревню. На улице Лайош Дюла, запинаясь, поблагодарил дядю.
— Ты заслужил. И больше ни слова.
— Я еще не знаю, отпустят ли меня к вам.
— Брось! Почему не отпустят? Ведь… Конечно, отпустят. Положись на меня.
Дядя Иштван чуть не проболтался, что о летнем отдыхе Дюлы велась длинная переписка с условиями и обещаниями, которые он вовсе не собирался выполнять. По мнению милых родителей, их сыночек не должен был заглядывать на скотный двор, где брыкались и бодались всякие животные, приближаться к разным машинам, лазить по деревьям, купаться в глубокой реке, ходить на болото и в лес; они считали, что с него хватит двора и сада, а протекающий за садом ручей — самое подходящее место для купания.
— Как это они забыли еще о пасеке, о колодце с журавлем и об острых ножницах! — негодовал дядя Иштван и написал, что их пожелания вполне естественны и Дюла будет в хороших руках, они могут не сомневаться. А если нужно, пусть он захватит с собой учебники.
— Я же говорила тебе, — мама Тереза передала письмо брата своему мужу, — даже об учебниках он не забыл. На Иштвана можно положиться.
Дядя Иштван, на которого можно было положиться, говорил теперь Плотовщику, на которого тоже можно было положиться:
— Дай сюда длинный сверток.
— Я сам его понесу.
— Дай сюда. Он такой длинный. С линейками надо обращаться осторожно.
— Что?
— Ты осел! Если твой отец узнает, что я купил тебе удочку, он тебя на лето никуда не отпустит или поседеет от страха, боясь, как бы тебя не проглотила щука. Итак, в этом свертке у нас линейки!
— Конечно, линейки, — подхватил Дюла.
— И ножом не очень-то хвастай. Сандалиями и книгами нельзя ни поколоться, ни порезаться, ни рыбу удить. Их ты можешь показывать.
Город окутали душные сумерки, от стен домов веяло теплом, а во дворе под фонарями плыли облака пыли.
В комнате было совсем темно, но Плотовщик не зажигал лампы, и Кряжа это вполне устраивало. Прошедший день был хмельным днем исполнения желаний, и, как всякий хмель, он открывал окна новым желаниям.
Иногда в комнату заглядывала мама Пири.
— Дюла, дорогой, а где клетчатая рубашка с короткими рукавами?
— Она еще сохнет на веревке, — ответил Кряж (семья Ладо отдавала стирать белье тетушке Пондораи).
— Я могу дать тебе с собой полдюжины рубашек, деточка.
— Хватит, мама Пири.
