— Странно.
— Чего странного? Кричит так, ну и пусть себе кричит. Сама знает, что ей кричать. Ну, нам сюда, в кусты. Только сначала дай мне руку. Нет, правую.
Матула выудил из мешка, набитого разным добром, кусочек сала и помазал им Дюле руку.
— Теперь можем идти.
— Зачем же это?
— Потом узнаешь.
Плотовщик предполагал, что возле густого кустарника они свернут в сторону, но Матула полез в самую чащу, и лишь за ней обозначилась проторенная тропка. По этой извилистой ленте они вскоре вышли на полянку, поросшую низкой травой, где под двумя ольхами прятался шалаш, который Матула называл «салашом».
«Говорит так, ну и пусть говорит. Может, так и надо», — подумал весело Дюла, хотя ноги у него были в кровавых ссадинах, рюкзак резал плечи, а грязные сандалии болтались в левой руке. Нашего Плотовщика манило нутро шалаша, где он надеялся избавиться наконец от тяжелого рюкзака.
Перед входом стояла собачонка и, махая хвостом, рычала. Она была привязана.
— Обрадовалась, меня увидала, а рычит, потому что тебя не знает. Это моя собака, Серка. Прикинься, будто ты ее и не заметил. А потом, как мы сядем, тихонечко подставь к ее морде руку, помазанную салом.
Серая собачонка, услышав свою кличку, радостно затявкала, а когда старик подошел к ней, обхватила передними лапами его ногу, но по-прежнему не спускала глаз с мальчика.
— Это гость, — строго указал на Дюлу Матула. — Гость! Ступай на место!
Серка растянулся в углу шалаша, а Плотовщик сел так, чтобы его правая рука оказалась поближе к собачьей морде.
«Укусит еще», — мелькнуло у него в голове, но затем, вспомнив про резиновые сапоги, он понял, что лучше послушаться совета Матулы.
Серка стал принюхиваться, и его умные глаза подобрели. Если бы он умел разговаривать, то, наверно, сказал бы:
«Приятно пахнет от этого человеческого щенка. Видно, он ничего себе».
Но поскольку Серка знал лишь собачий язык, он выразил свою мысль тем, что почти уткнулся носом в руку Дюлы, от которой так притягательно пахло.
Потом он настороженно вскочил и уставился на мальчика: «Ударит? Тогда я укушу его, не глядя на то, что он гость. Но нет. Такой не ударит. Если от человека так вкусно пахнет, он драться не будет». — И Серка добросовестно слизал с руки Дюлы соблазнительное сало.
— Теперь его можно спустить с цепи. У кого он полизал руку, того уже не укусит. Не бойся, если он зарычит, только не вскакивай и не дергайся.
Серка и в самом деле зарычал, но это было уже совсем другое рычанье. Притворное.
А когда зазвенела цепь, он в предвкушении свободы словно сбесился от радости. Подпрыгнув, он лизнул Плотовщика в лицо и завертелся волчком.
— Ишь как обрадовался, — усмехнулся Матула. — Надо оставить его в покое, пусть напрыгается. А мы, — прибавил он, — можем чего-нибудь пожевать.
Дюла не знал, что ему дали дома с собой, но решил, что в таком тяжелом рюкзаке должно быть много всякой всячины, и не ошибся.
— Дядя Матула, берите, пожалуйста.
— У меня есть своя еда, — отказался старик. — Я захватил сало.
— Тогда я не буду есть, дядя Матула!
— Ешь, что поставят, делай, что заставят, — проговорил наставительно Матула и подцепил на нож цыплячью ножку, но остановился, не поднеся ее ко рту. — Смотри, какой бестолковый старикашка, чуть было не забыл про твой складной нож. Только осторожно, он острый, как брытва.
Наш Плотовщик теперь не раздумывал, почему «брытва», а не «бритва». Нож входил в мясо легко, точно в мягкое масло, а цыпленок со вчерашнего дня стал явно вкусней. Он не помнил, доводилось ли ему когда-нибудь раньше есть такое нежное куриное мясо. Над ним нависал камышовый козырек шалаша, вокруг смешивались разные лесные запахи, в воздухе то здесь, то там мелькали неведомые птицы, неподалеку лежала горка золы от старого костра. Матула неторопливо, с полным знанием дела срезал мясо с косточки, держа в одной руке и цыплячью ножку и хлеб, а Серка с невероятным интересом наблюдал за жующими людьми. Он то ложился, то вставал, возбужденно топтался на месте, глотал слюни.
— Жди своей очереди, — увещевал его старик, но он никак не желал с этим мириться.
Пес тихо повизгивал, что, очевидно, означало: «Дайте же и мне, дайте же и мне!»
— Ну и настырный же ты, Серка! Не совестно тебе?
Но Серка не страдал излишней застенчивостью: получив от Дюлы кость с остатками мяса, он в мгновение ока расправился с ней и с мольбой уставился на мальчика, не сомневаясь в его доброте.
Вокруг в полном блеске безраздельно царило лето. В теплом воздухе возникали новые ароматы, разносились новые голоса, и в сердце Плотовщика ключом забили новые чувства. Сандалии его уже высохли и одеревенели, ссадины перестали болеть, на поясе болтался нож острый, как «брытва», хлеб казался необыкновенно вкусным, и вообще все и вся казалось замечательным, даже рюкзак, поскольку он лежал в шалаше и его уже не надо было тащить на спине.
— Дядя Матула, возьмите еще.
— Н-да, Нанчи свое дело знает, что правда, то правда. — Матула взял еще кусок цыпленка. — Но теперь нам пора отправляться, ведь в жару-то рыба не клюет. Ты тут останешься! — строго приказал он Серке. — Может, я должен караулить мешок? А?
Собачонка, радостно вилявшая хвостом, застыла на месте, с мольбой глядя вслед удаляющемуся хозяину.
Наш Плотовщик, признаемся откровенно, мало смыслил в рыбной ловле и еще меньше — в рыбах. Конечно, он удил прежде, как многие ребята, но это не было серьезным занятием, и теперь он надеялся, что Матула немногим больше его знает о современных методах рыбной ловли, о новейшей рыболовной снасти, о вываживании и подсечке, и они вместе будут осваивать эти премудрости…
Дюла питал горячую любовь, чуть ли не страсть к воде и всегда стремился узнать как можно больше обо всем, что жило и двигалось вокруг нее. Мальчик, бывало, часами просиживал не шелохнувшись на берегу Дуная возле рыболовов и так волновался, так радовался, точно сам держал удочку, хотя причин для переживания было мало: ведь в будапештском Дунае поймать какую-нибудь рыбешку ухитряются лишь выдающиеся личности, да и то в темные ночи, когда большинство людей спит.
Зато в теории наш Плотовщик разбирался отлично и говорил о ложке Фарлоу с таким апломбом, словно в раннем детстве ел ею манную кашу, и знал наперечет множество разных наживок, их цвет, запах, чуть ли не вкус, и можно было подумать, будто мама Пири давала их ему в школу на завтрак с маслом и зеленым перцем.
Только в теории! А на практике он ловил на мух невинных уклеек, носящих еще с десяток других имен, и однажды поймал леща величиной в ладонь; лещ этот постепенно рос, рос и со временем превратился в полуторакилограммового карпа, которого, судя по словам Плотовщика, удалось вытянуть лишь после долгого вываживания.
Но здесь, на берегу Залы, оказались неуместны теория и фантазия. Здесь все было реальностью. Реальная вода, реальный камыш, вполне реальные комары и самый что ни на есть реальный Матула.
— Прицепи крючок, а если не получится, мы попробуем донником.
Наш Плотовщик знал о двух способах рыбной ловли, но только в теории, и поэтому начал краснеть под испытующим взглядом старика. Тот молча и безжалостно наблюдал за ним, и Дюле припомнился Кендел.
«Правило вы усвоили, Ладо, а теперь решите пример!»
В классе стояла тишина, и учитель с таким недоумением смотрел на его руку, точно мел в ней выводил на доске какие-то непонятные знаки.
— Ну, так дело не пойдет, — сказал Кендел… то есть Матула. — Дай сюда леску. Где поплавок? Грузило? Это велико, надо поменьше. Да, такое. Гляди, я больше показывать не стану. — И в грубых,
