Дюла удовлетворенно откинулся в кресле и тут же испустил такой крик, что мухи, привлеченные запахом масла, испугавшись, вылетели в окно.
— Что ты сказал, Дюла, сынок? — заглянула в комнату тетя Нанчи, которая была глуховата. — Ты как будто что-то сказал. Правда, хорошее масло? (Плотовщик лишь кивнул и продолжал сидеть неподвижно, точно был статуей фараона, только не очень древней.) Не лечь ли тебе в постель?
У Плотовщика при одной только мысли об этом волосы встали дыбом.
— Тетя Нанчи, я лучше почитаю. Ведь еще не так поздно.
— Я ведь только предложила. Дам-ка я тебе старенькое белье, а то масло в стирке не отходит. Вечерком я еще раз тебя помажу.
Плотовщик с тоской думал о вечере.
— Мне холодно, — неосторожно сказал он и тотчас пожалел об этом, так как тетя Нанчи без долгих разговоров накинула на его пылавшую спину легкое одеяло.
— С ним ничего не сделается.
— Ай! — завопил мальчик. — Ай! Ай!
— Сам виноват. Не скидывай одеяло и не кричи. Кричать надо было, когда ты снял рубашку. И куда сбежал этот старый бездельник? Скажи только, куда он сбежал?
— У него были дела, — сердито проворчал Плотовщик, но не осмелился пошевельнуться под шатром одеяла.
— Дела у него!.. Всю жизнь бездельничал. Может, он храпел где-нибудь под кустом.
— Он проверял резчиков осоки.
На это тетя Нанчи ничего не сказала, но в сердцах стукнула рукой по подушкам, точно в них прятался Матула.
Смеркалось, и тени в комнате гасили одни мысли и будили другие. Мебель словно ожила, и Дюла вспомнил о своих бабушке и дедушке, которые прожили целую жизнь среди этой мебели и потом умерли. На маленьком столике виднелась глубокая царапина. Кто же его поцарапал? Выскользнул из руки нож или по гладкой поверхности провели чем-нибудь острым? А вот стоит старая кровать. Может быть, на ней кто- нибудь умирал одинокий, без всяких надежд на завтра закрыл навеки глаза, перелистав календарь своей жизни.
Но от старого дома веяло таким же спокойствием, как от бесконечных сумерек, насыщенных тенью, которые, казалось, уже никогда не перейдут ни в ночь, ни в зарю.
Пригревшись под одеялом, Дюла наслаждался теплом, потому что его знобило все сильней, и мысли в голове путались.
Недолго просидел он на солнышке без рубашки — всего-навсего час, — но и этого оказалось достаточно, чтобы сжечь его нежную кожу, а увлеченный рыбной ловлей, он ничего не почувствовал. Теперь уж что поделаешь? Цветочное масло вылечит его, и послезавтра ожоги пройдут. Но почему его лихорадит? Неужели он простудился? Перебрав в памяти все события минувшего дня, Дюла решил, что не мог простудиться. А вдруг так быстро он не поправится? Мальчик еще не знал, но уже смутно догадывался, на что намекал Матула, говоря о других делах.
Его стало клонить ко сну; он осторожно откинулся на спинку кресла и закрыл глаза — всего на минутку. Но эта минутка, как видно, тянулась долго, потому что, когда он проснулся, в комнате стояла кромешная тьма, а из-за стены доносились голоса.
— Надо уложить его в постель, — раздался голос дяди Иштвана. — Не спать же ему сидя всю ночь?
— Не представляю, как может он спать с такими страшными ожогами. Хоть я и намазала его цветочным маслом… Этот Матула…
— Тетя Нанчи, оставьте старика в покое.
— Но…
— Ничего. Если вы только о Матуле и можете думать, так шли бы за него замуж. А малыш будет спать, как картофель в декабре.
Донесся негромкий стук, это выдвигали ящик стола, потом к двери Дюлы направились тяжелые шаги, и он тотчас закрыл глаза.
— Проснись, малыш. Я слышал, ты обгорел.
— Добрый вечер, дядя Иштван.
— Для меня он добрый, если и для тебя добрый.
— Дядя Иштван, вы на меня не рассердились?
— Я, малыш? За что? Есть такая поговорка: каждый осел сам тащит свою шкуру на базар. И ты тоже можешь распоряжаться собственной шкурой по своему усмотрению.
— Было так здорово, дядя Иштван, что я и забыл про солнце. Я поймал семь лещей, а вместе с дядей Матулой мы поймали огромного карпа. Дядя Матула сварил в котелке уху, она была острая, но очень вкусная.
— Женщине такую уху безусловно не сварить, но не проговорись об этом тете Нанчи.
— Я и не собираюсь, — засмеялся Дюла, и, воспользовавшись этим, дядя Иштван протянул ему две таблетки.
— Прими, и все пройдет. — Он налил в стакан воды.
Плотовщик не успел даже пикнуть, как лекарство было уже проглочено, хотя маме Пири в таком случае пришлось бы с полчаса его упрашивать.
— Что это?
— Стрихнин с малюсенькой дозой цианистого калия, а ты что думал? Впрочем, это тебя не касается. Я дал, ты принял, и кончено дело. Ну, ложись.
— Дядя Иштван!
— Иди сюда. Только не вертись на постели. Это тебе наказание за то, что ты забыл про солнце.
— Мужественно терпя боль, Дюла осторожно улегся в кровати.
— Вот видишь, стоило тебе захотеть.
— Дядя Иштван, а что будет завтра?
— Завтра, малыш, среда, день Ульрика. Солнце восходит в три часа пятьдесят две минуты, заходит в девятнадцать сорок четыре. Все это я вычитал в естественно-научном календаре.
— Я не о том. Дядя Матула сказал, что завтра за мной не придет, потому что у меня будут другие дела.
— Конечно. Ты будешь сидеть как истукан, беречь свою «обожженную кожу, кричать, когда тетя Нанчи примется мазать тебя маслом, и зарубишь себе на носу, что если ты сам не станешь беречься на реке и в чаще, никто тебя не убережет. Вот тут вода, коли захочешь пить. Спокойной ночи. Если понадобится что-нибудь, кричи долго и терпеливо, я все равно не проснусь.
Такое прощание на ночь прозвучало совсем иначе, чем прощание мамы Пири, и наш Плотовщик хотел обидеться, но не смог. Мысли его стали такими непрочными, обрывочными, что стоило остановиться на одной из них, как она рассыпалась в прах, а из соседней комнаты доносился храп дяди Иштвана, словно гудение удаляющегося самолета.
Наш Плотовщик открыл глаза, когда уже рассвело. Нет, нельзя сказать, что он осмысленно глядел на солнечный зайчик и обрамленную венком фотографию на противоположной стене. Это была свадебная фотография дяди Иштвана, запечатлевшая молодого мужчину, который смотрел в будущее с большой решимостью, и, как показали дальнейшие события, эта решимость ему пригодилась. А тетя Лили смотрела на своего жениха чуть ли не с благоговением, словно на святого, хотя дядя Иштван вовсе не был святым, и, возможно, они разошлись, потому что тетя Лили тут ошиблась.
