вдвоем — самой маленькой не было.
«Ли-и, ли-ии…»
Матула тотчас же направил лодку к противоположному берегу; весло его работало совершенно бесшумно.
— Ну, что вы тоскуете?
«Ли-и, ли-ии. — отозвались птички. — Мы остались только вдвоем. Можно нам спуститься на воду?»
— Теперь мне понятно, что за добычу тащил этот гнусный коршун.
Плотовщиком овладел страшный гнев:
— Я его отыщу! Не успокоюсь, пока не разделаюсь с ним!
— Да, его следовало бы подстрелить — он только и знает, что вредить. Но что поделаешь? Да и бедной лысухе тоже нужно было бы быть более осторожной. Ну, вот и половина пути.
Серка пылко приветствовал возвращение своего хозяина на прежнее место, а Плотовщик взял в руки весло; однако рукоятка показалась ему скользкой, и после короткого раздумья он поплевал на ладони.
Если бы это увидел Кендел!
Но рукоятка весла перестала скользить, и лодка поплыла значительно равномернее, чем раньше, хотя сейчас они шли против течения.
— Дело идет на лад, — одобрительно кивнул Матула, — только не жалей ладоней и не суетись.
И Дюла не жалел ладоней и не суетился.
— Мы же не спешим, никуда не опаздываем. Ну и греби тихо и спокойно. Устанешь — отдохни.
Сейчас лодка плыла значительно ровнее и легче; когда же перенапрягшиеся мышцы вдруг ожесточались на хозяина и начинали протестовать против дальнейшего насилия над ними, Плотовщик переставал грести и клал весло рядом с собой.
Отдохну немного.
Вот и хорошо, турок ведь нас не подгоняет.
«Нужно всегда называть вещи своими именами, — рассуждал про себя мальчик, — и тогда не будет никакой суетни и все будет в полном порядке. Если я, к примеру, устал, то, значит, устал. Эта реальность всегда соответствует истине. Кто скажет, что это неверно? Разумеется, и турок нас не подгоняет». Тут Дюла подумал о том, что этой поговорке уже почти пять веков и что она родилась в ту пору, когда в этом благословенном мирном краю турки действительно обращались с венграми, как с рабами.
Дюла снова взялся за весло.
Когда же мы посмотрим Терновую крепость, дядя Герге? Я вспомнил о ней потому, что вы сказали: «Как-нибудь на днях посмотрим».
Завтра мы устроим большую уборку: ведь гость — это гость. — Старик задумался, потом добавил: — Тебя-то встречал по-простому— Ведь ты не гость. Понимаешь?
Понимаю, дядя Герге. Правда, сначала я не чувствовал себя вот так, как сейчас, — совсем как дома.
— К хорошему тоже нужно привыкнуть, — кивнул Матула. — ведь и гусиной ножке грош цена, ежели ею не лакомится человек. надо будет посмотреть леща в садке, жив ли он еще. Потому как лещи быстро подыхают в сетях. Если подох, я сразу же выпотрошу его, а ты еще поймаешь, если удастся. Лещ, разумеется, уже уснул.
Матула втянул садок в лодку и тут же, на скамье, быстро выпотрошил рыбу.
— Не забудь, что для живой рыбы вода — это жизнь, а для снулой рыбы — смерть. Особливо в такую жару. Если рыба подохла, ее, не мешкая, нужно вытащить из воды, выпотрошить, вытереть насухо, потом завернуть в тряпку и положить в холодок, в крайнем случае — в тень. И тогда рыба сохранится куда дольше, чем в воде. Причалим сейчас там, где ловили раков, и посмотрим, не осталось ли там еще.
Лодка мягко уткнулась в песок, и наш Плотовщик, усталый, с горящими, натертыми ладонями, с зудящими мышцами и в то же время очень довольный, отложил в сторону весло.
— Ружье с одним патроном я оставлю здесь, раз ты умеешь с ним обращаться. Кто-то, видно, научил тебя, что ружье — не оглобля и всегда, когда берешь его в руки, нужно думать, что оно заряжено, а перед тобой — сотня людей.
— Это дядя Иштван говорил.
— Я так и думал. Знаешь что, Дюла, я оставлю два патрона.
Матула произнес это таким тоном, точно вешал на грудь Плотовщику высокую награду, и Дюла так и воспринял его слова. «Эх, если бы это видели ребята из класса!»
«Ружье постоянно было со мною на берегу, — мысленно говорил он Блохе, — потому что всякое ведь могло случиться. Патронов же у нас было вдоволь. Я тогда охотился на большущего коричневого коршуна.»
— Ох! — охнул Плотовщик.
Хищник, о встрече с которым он только что мечтал, вдруг проплыл в воздухе над самой его головой, наверняка он искал маленьких лысух.
Матула уже ушел; ружье лежало на земле и рядом с ним — два патрона; а Дюла как зачарованный смотрел на красивую хищную птицу. Только смотрел, потом сплюнул в воду.
«Вот видишь, Плотовщик, какой ты дурак! Мечтал, рассказывал, что охотился на коршуна, дескать, выбрал самого большого. Ну что ж: теперь покажи, как ты на него охотишься.
«…Особенно мне хотелось подстрелить коричневого коршуна, и видишь ли, Блоха, признаюсь тебе: когда я, зная, что ни за что не промахнусь, подумал о том, как я тебе расскажу потом об этом, коршун пролетел перед самым моим носом, в пяти шагах. И здоровый был, как корова! А у меня ружье на земле, и я только глазами хлопаю. Вот так и упустил. И знаешь почему? С тобой в мыслях разговаривал! Это святая правда, Блоха».
После этого Дюла забросил удочку — куда ни упадет, все хорошо! — зарядил ружье и стал ждать коршуна (а вдруг вернется?). А с крючком на удочке пусть делается что угодно.
Плотовщик положил ружье на колени, полагая, что коршун, раз уже пролетел здесь, должен будет и назад полететь этим же путем. Дюла прикрепил удилище к носу лодки (чтобы удочку не утащила какая- нибудь большая рыбина) и стал смотреть на реку с той требовательностью, с какой нетерпеливый пассажир ожидает появления скорого поезда.
Это нетерпение, однако, вскоре угасло, ибо ничего не произошло. Коршун летал кто его знает где, а поплавок безнадежно скучал на поверхности воды, как пенсионер на скамейке парка.
Солнце освещало теперь только метелки камыша, и когда вдруг два чирка просвистели над головой Дюлы, мальчик с таким чувством смотрел им вслед, с каким пассажир почтового поезда смотрит из окна на роскошный экспресс, который мчится без остановок мимо скромных перронов маленьких станций.
Так и чирки. Дюле даже в голову не пришло, что в них можно: стрелять. Убить их?
Потом медленно и низко пролетели три вороны. Плотовщик уже поднял ружье. Но нет! Он «имел зуб» на коршуна! И вот, как в сказке (хотя это было наяву), он появляется!
То ли его приворожил Дюла, то ли он привык охотиться здесь! вечернее время — кто может на это ответить? Во всяком случае, очень хорошо, что коршун прилетел! Дюла почувствовал, что его начинает трясти дрожь.
— Спокойствие! — шептал он сам себе. — Спокойствие! Коршун летел так, точно Дюлы здесь и не было, внимательно оглядывая воду и оба берега; ружье само вскинулось наизготовку руках мальчика. Нужно целиться с небольшим упреждением.
И в этот момент, в этот критический момент, рядом вдруг, как сатаневший будильник, заверещала рыболовная катушка, и Дюла г неожиданности выстрелил.
Ружье сказало свое короткое мнение о том, как Дюла прицелился, рассерженное, сильно толкнуло его. Толчок был силен, как пинок разъяренного жеребца, и оглушенный Плотовщик положил ружье а землю.
Коршун, сделав изящный поворот, исчез за камышами на том берегу, нисколько не интересуясь, как утешится Дюла. Утешится! А катушка твердила свое: крр-трр!.
Дюла сначала освободил привязанный к лодке конец удочки, потом свирепо подсек.
«Это ты виновата, чертовка!»
