— Ну, положим, не все современные женщины выпархивают из гнезда, хотя у многих есть для этого причины. Твоя жена, например, никогда от тебя не уйдет, как бы ты себя ни повел, — проговорил Том, обращаясь к Жану.
— Может, оттого, что ей не на что будет жить? — вставил свое слово Гийом.
— Только не начинай нести всякий вздор! — проговорил, ткнув его кулаком в плечо, Макс.
Все еще под впечатлением перепалки с Евой, он хорошо понимал Гийома и смутно сознавал, что его собственная жена не готова уйти от него, что их брак не союз, а контракт, по которому он превратился в поставщика средств.
— Материальная независимость женщин — современная основа брака, — провозгласил Том. — И это благо, поскольку если тебя любят, то уж точно не за деньги!
Макс молчал. Как бы он поступил, будь Ева независима в материальном отношении? Он тоже был бы свободнее. Однако она перестала работать, как только забеременела. Ему пришло в голову, что он не может говорить с друзьями о своей жене. Он слишком хорошо помнил свадьбу, едва скрытое удивление приятелей при виде его невесты: как, это и есть та самая Ева?
— Невесты? Они еще не перевелись! — шутил в это время Том.
Встреченная в штыки Ева тогда превратилась в фурию и не желала больше слышать о нем. Макс не пробовал тотчас же выяснить с ними отношения. Да и возможно ли это в принципе? Теперь-то он понимал, что у него не было ни единого аргумента, чтобы убедить их. Его скрутили, как овцу, а он ничего не видел, был слеп. Тень воспоминаний легла на его лицо. Каким мерзким становится прошлое, когда тебе уже известно, что тебя ждет в будущем! Он еще не опустил окончательно рук, не сдался. Его мрачное настроение сошло за усталость. «Как мы все устали!» — думал Том, глядя на Макса. Они жили ради работы. «Не жизнь, а черт знает что», — говаривал Гийом, единственный, кто как-то оборонялся от натиска текучки. «В этом году я отдыхаю ни больше ни меньше два месяца, и точка!» — заявлял он. «Ты — шеф, тебе и карты в руки», — отвечал Макс. «Мы вкалываем, чтобы платить налоги», — жаловался Жан.
Макс принял однажды решение не расторгать брак, в котором ему было невыносимо тяжело существовать. И сейчас он сказал свое слово:
— В современном человеке изменилось чувство долга. Оно исчезло.
Он говорил так, страдая от того, что у нею самого это чувство сохранилось и он не бросил семью, хотя уйти было бы с его стороны гораздо большей отвагой, поскольку это труднее. Почему одни принадлежат к породе тех, кому не под силу остаться и кому удается освободиться от семейного гнета, а другие — к породе тех, для кого уйти — немыслимо и потому недостойно? Может, как и в других областях жизни, все дело в умении быть подвижным, меняться? Поменять работу, город, страну и поменять жену — вещи одного порядка, и желание перемен появляется у одних и тех же. Он был не способен хоть как-то проанализировать этот вопрос. И больше всего его ставило в тупик: от кого это зависит — от тех, кто решает, или от ситуаций, в которых они оказываются и которые влияют на их поведение? Иначе говоря, вопрос стоял так: оказывались ли те, кто бросал жен, в более мучительных обстоятельствах, чем он сам? Или же просто хуже переносили боль? В глубине души он склонялся ко второму. Он повторил:
— У людей пропало чувство долга, они женятся, заводят детей и разводятся, словно им это ничего не стоит.
Другие были решительно против.
— Теперь считается: сохранять семью только ради детей — не лучший выход. Психологи говорят, что переставшие понимать друг друга родители вредят детям больше, чем удачный развод, — сказал Гийом.
— Удачный развод… — мрачно повторил вслед за ним Макс.
Он в это не верил.
— А что, бывают разводы без драм! — утверждал Гийом.
— Ты и правда так думаешь? — спросил Макс. Гийом кивнул.
— Но в таком случае как ты объяснишь, что в списке человеческих травм развод идет сразу вслед за трауром? — с победным видом набросился на него Макс.
Но ничто не могло переубедить Гийома.
— Ты говоришь совсем о другом, — отвечал он. — К чему, чтобы в человеке соседствовали боль и разрушительная сила? — Он догадывался, какое внутренне страдание заставило Макса так говорить, но все же не удержался: — Я думаю, наши отпрыски многое о нас знают. Они чувствуют: гармония в семье или разлад, любовь или ненависть, они даже знают, занимаются их родители любовью или нет.
— А я так не думаю. Дети ничего такого не понимают, и потому расставание родителей для них всегда неожиданность.
— Ты можешь даже употребить слово «облегчение»! — добавил Гийом.
Его огромное лицо лучилось.
— Разве с тобой можно говорить серьезно?
— Разве можно над этим смеяться?
— Что ты пытаешься нам внушить? — спросил Жан у Макса.
— Я хочу сказать только одно: чета влюбленных друг в друга родителей не станет делать усилий по обязанности, когда поймет, что все кончено, — отвечал Макс. — А если она делает усилия, то именно благодаря любви, которая еще жива.
— Ты как будто не считаешь, что это хорошо? — спросил Гийом.
— Дело не в том, хорошо это или нет, а в том, что чувство долга помогает любви выстоять, спасает в периоды упадка. И кроме того, чем больше ты для кого-то делаешь, тем больше его любишь.
— Или начинаешь его ненавидеть, — дополнил Жан. Максу было мучительно слышать это, он продолжал:
— Раньше существовало нечто вроде добродетельного кружка, на который мы больше не можем рассчитывать. Для чего нужен брак? Чтобы продлить любовь, больше ни для чего.
— А для чего продлевать любовь? — вступил в разговор Том. Для того, чтобы воспитывать детей, — ответил Макс.
— А если нет детей? — спросил Том.
— Тогда ты свободен, делаешь что хочешь, тебе не нужно вступать в брак.
— Как вы думаете, на что можно опереться? — спросил Жан.
— Может быть, на женщин, — тихо сказал Том, думавший в это время о Саре, — у них есть чувство долга.
— Ты скажешь! Они-то в большинстве случаев и являются зачинщицами развода, — возразил Гийом. — Вот возьми Жиля, ведь он не хочет разбивать семью.
— Откуда тебе знать? — удивился Макс.
— Да он все еще любит Бланш.
— Может быть, и так, но разводиться он не хочет по другой причине. Потому что его не устраивает видеться с дочерью четыре раза в месяц! Четыре раза в месяц! Ты только задумайся на минуту: этого времени не хватит, чтобы наладить с ребенком хоть какие-то отношения, — иронично заметил Макс и подвел итог: — Разводишься, потому что перестал любить жену, а что получается? Ты разлучен со своими детьми. Даже если ты смиряешься с тем, что счастье ушло, и остаешься, хотя и ворчишь, вскоре новое дело: жена вдруг замечает, что больше не любит тебя. И ты смотришь, как твоих единокровных детей уводят к какому-то типу. Потому как чаще всего жены, перестав любить, уходят, найдя замену.
— А почему Жиль не потребовал ребенка себе? — спросил Анри.
— Отказать матери-педиатру? Шутишь? — отвечал Макс. — Думаешь, хоть один судья в состоянии пойти на это?
— А почему бы и нет, — заявил Анри, — Бланш сильно загружена на работе, дома бывает мало, плюс срочные вызовы. Жиль в большей степени принадлежит себе.
— Думаю, пороха не хватило разлучить мать и дочь, — вынес свое суждение Гийом.
Было очевидно, что этот разговор заронил в Гийоме смятение. Но он молчал о себе: ему ли, которого трое его детей в конце концов возненавидели, было принимать чью-то сторону?
— И все же я считаю, что Том прав, — заявил Анри, — у женщин есть кураж, чувство долга, и они пьют свою чашу до дна.
