— При условии, что их обеспечивают! — добавил Гийом. — Тогда да, они остаются в семье и как-то приспосабливаются, пусть и без любви, при них дети, дом, подруги. Но стоит тебе потерять работу, ты тут же теряешь и жену!
Наступило молчание. Почему они стали бередить свои раны? Просто всем хотелось бы иметь таких жен, какими были их матери и бабки: женственных, по-матерински заботливых, с чувством достоинства, а вместо этого они жили с фуриями, требовавшими разделения обязанностей! Жан и Анри повернули головы к экрану телевизора: до сих пор звук был выключен.
— Десятиминутная реклама! — сказал Анри. — Этот матч соберет зрительскую аудиторию!
Марк, до тех пор не произнесший ни слова, повернулся к Гийому:
— Жиль… это такой невысокий и плотный, странноватый на вид?
— Еще какой странноватый! — ответил Гийом.
— А жена у него была просто восхитительная, — добавил Том, — настоящая рыжая, а сложена как Юнона.
— А сколько лет они женаты? — поинтересовался Марк.
И разговор возобновился. Сколько Жилю? Сорок девять. Он встретил Бланш, когда заканчивал учебу, им было по двадцать пять, значит, они вместе больше двадцати лет. У них пятилетняя дочка. Для них рождение ребенка было приятным сюрпризом. Бланш ведь сказали, что у нее не будет детей. Забеременев, она совсем не обрадовалась, считала, что поздно становиться матерью, но когда малышка появилась на свет, она стала как все: ни о чем ином и думать не могла.
Разговор как-то сам собой зашел о личной жизни Бланш и Жиля: возникла потребность защититься от внутреннего беспокойства, которое поднял в их душах этот развод. Одно то, что брак близких им людей, чья любовь развивалась на их глазах, распался, а они и не подозревали об этом, всколыхнуло в них все пережитое: и сбывшееся, и то, на что пришлось махнуть рукой, и то, что составляло их гордость. Им необходимо было убедить самих себя, что их личная жизнь не ошибка и не ложь, и тогда обрести безмятежность духа.
— Бланш призналась Еве, что у них уже давно не ладится. Думаю, они перестали понимать друг друга на уровне чувств. Может, Жиль и стал ей изменять, чтобы как-то пережить это непонимание.
— А что, у Жиля были романы?
— А ты не знал! Мы все были в курсе. Она ему говорила «нет», тогда он пошел к другим, которые говорили ему «да». А она не приняла этого. Не так воспитана. Да и кто так воспитан?
— Нас всех воспитали в духе моногамности, супружеской чистоты и ревности. Хотя это и глупость, — рассуждал Марк.
— Почему же глупость? — спросил кто-то из присутствующих.
— Мораль в этой области должна изменяться в зависимости от множества факторов, — ответил Марк.
— Ну, например? — весело поинтересовался Том.
— От состояния науки, уровня гигиены и медицины, темперамента людей…
— Темперамент… с этим я согласен. Значит, по-твоему, мы могли бы не испытывать ревность?
— Думаю, мы на это способны. Ведь, в сущности, мы хорошо знаем, что существуют такие отношения между мужчиной и женщиной, в которых мало что имеет значение.
— Ты думаешь?
Конечно. И ты это знаешь. Единственная загвоздка в том, что нам самим хочется иного. Достаточно научиться относиться к этим отношениям так, как они того заслуживают: как к чему-то несущественному. Ведь мы сами, и никто иной, решаем, что важно, а что нет. Могу представить тебе все это по-иному: некоторые сексуальные отношения более значимы, чем другие, но их значимость проистекает как раз из того, что не является в них сексуальным. Не постель делает значимыми сексуальные отношения мужчины и женщины. И женщинам тут отведена главенствующая роль: от них зависит, как мы будем относиться к нашим с ними отношениям. Да-да! А все потому, что мы принудили их к этому, научили серьезно воспринимать эту сторону жизни, запретили быть легкомысленными. Нам удалось убедить их, что они дают или теряют нечто важное, соглашаясь лечь рядом с мужчиной. А сделали мы это потому, что нашей главной заботой в области морали было внушить им добродетель. Что принижает женщин легкого поведения? Мысль, что они совершают преступление, которую мы, мужчины, им внушили и в которую они уверовали. А что происходит теперь? Пытаются любить как-то иначе. А если это слишком въелось в кишки, мы вырываем свои кишки! — смеясь, рассуждал Марк. — Если ты любишь свою вторую половину, все, что делает счастливым ее, делает счастливым и тебя.
— Я далек от этого идеала.
— Ты — хранитель свободы своей жены, — продолжал Марк.
— А если я ревнив?
— Не женись! Да, именно так: ревнуешь, так не люби. Не будь шляпой! Если ты ревнуешь, то начинаешь задумываться над тем, в чем смысл твоей любви к жене, и обнаруживаешь, что не в сексуальных отношениях. Даже если они отражают накал твоего чувства.
— А если иные образы становятся невыносимы?
— Покончи с ними, перестань смотреть на них, переключи внимание. Эти образы, или картины, — не причина твоей ревности, а ее результат, порождение твоего ревнивого ума. Ну конечно же! Как у нас вообще зашел об этом разговор? Какая связь с Жилем и Бланш? А вот какая: если бы неверность была приемлема для нее, Бланш подыскала бы себе любовника, пока Жиль утешается с другими, и их пара была бы спасена. Жиль всегда говорит, что любит жену.
— Словом, ты провозвестник спасительной неверности? И при этом у тебя самая непорочная и неприступная жена.
Жан с Томом стали разливать красное вино. Закуски — хлеб, копчености — уже давно дожидались их.
— Лично я все более легко отношусь к женщинам, — заявил Том. — Мне нужно все больше женщин, и не важно, чем они занимаются в жизни. У меня нет ни малейшего желания знать, кто они или кем себя считают, у меня одно на уме — уложить их в постель, стянуть с них трусики и ласкать их нежные ноги, после чего, как вор, проникнуть в них, развратить и скрыться.
— А Сара? — спросил Жан.
— А что Сара?
Жан отказался продолжать дискуссию.
— Какой ты примитивный, — не удержался Макс.
— Почему ты это ему говоришь? — спросил Жан.
— А почему тебя так задевает, что я ему это говорю? — удивился Макс.
— Меня не задевает, но я не понимаю, почему ты его поддерживаешь, заставляя его уверовать, что все такие, как он.
— Но я всего лишь говорю то, что думаю! — воскликнул Макс, вставая. — Что он, как все, движим желанием, которое толкает его к новым победам, и что он стремится соблазнить всех, кто ему нравится. Что ему хочется ласкать их, видеть их лица, когда он доставляет им радость, упиваться их скрытыми красотами и метаморфозами, происходящими в них в минуты страсти. И что он страдает, поскольку ему мешают все кому не лень, ставят ему палки в колеса, принижают его чувства, смеются над его пылом.
— Ты закончил? — спросил Гийом. — У меня тоже есть что сказать.
— И что же?
— Скажу, когда ты закончишь.
Макс снова пустился в разглагольствования:
— Почему нельзя провести ночь или часть ночи с какой-нибудь женщиной без того, чтобы жена
