смотрел на нее, стоя так близко к ней под укрывающим их обоих покровом, обернув к ней суровое лицо с ужасным шрамом… Он улыбнулся ей, но она отстранилась и вновь стала слушать проповедь епископа.
– Плодитесь и размножайтесь, – повторил Бедвин, на сей раз обращаясь прямо к ней. – Пусть дети ваши во множестве населят эту землю, ибо в этом священная миссия женщины. «Умножая, умножу скорбь твою в беременности твоей, – говорится в Писании, – в болезни будешь рождать детей, и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою».
Он снова замолчал, словно ожидая ответа. Но что тут можно было ответить?
Глава 11
Турнир
Занимался хмурый день. Небо заволокли тяжелые тучи, грозившие вот-вот пролиться обильным дождем. Гроза, несомненно, должна была разразиться еще до полудня. Сильные порывы ветра трепали шелковые и бархатные полотнища, которыми были обтянуты трибуны вокруг поля для рыцарских состязаний, развевали знамена и хоругви. Лошади нервно ржали, когда ветер швырял в них горсти пыли и уносил пучки соломы, а заодно и тучи мошкары. Этим утром было почти холодно, но такая погода была к лучшему – у многих баронов и знатных дам болела голова после чрезмерных возлияний на вчерашнем пиру. Он продолжался целый день, с окончания мессы до наступления ночи, – некоторые гости, рухнув головой на стол, захрапели прямо у своих тарелок, вызвав веселье и насмешки соседей. Еще один день, похожий на вчерашний, с его палящим зноем, стал бы для них настоящим бедствием.
Лео де Гран де Кармелид не задержался на пиру. Он ушел очень скоро, еще до вечера, но не вернулся в отведенные ему покои, а провел ночь в своем походном шатре, разбитом недалеко от турнирного поля очень удобным образом: в небольшом перелеске, рядом с которым протекал ручеек, где можно было напоить лошадей. Наутро он проснулся первым, в дурном расположении духа и с тяжестью на сердце, оставшейся со вчерашнего дня. Его слуги и охранники еще спали, завернувшись в плащи, прямо на земле. На ночь герцог снял куртку и теперь вздрагивал от холода этого пасмурного дня, обводя мрачным взглядом огромный палаточный лагерь, расположившийся у подножия крепостных стен Лота.
Равнина была усеяна шатрами и палатками всех форм и цветов – начиная от остроконечных полотняных башен, расшитых золотом, принадлежащих знатным сеньорам, до простых тентов, под которыми укрывались дворяне победнее, которые иногда спали, тесно прижавшись к своим оруженосцам, чтобы не так сильно мерзнуть, и привязав коня к собственной щиколотке. Лео де Гран поднял глаза на центральный конический купол своего шатра (по бокам было два других), укрепленный на высокой мачте и казавшийся парусом корабля. Он был украшен гербом Кармелидов, и герцог слегка улыбнулся. Все-таки лев, чье имя он носил, был готов сражаться: он обнажил клыки и выпустил когти, а рев ветра казался его рычанием.
От внезапного приступа тошноты во рту появился отвратительный привкус, и герцог сплюнул на землю, нечаянно угодив в одного из своих слуг, который проснулся и ошалело заморгал, потом вытер щеку.
– Вставай, – велел Кармелид, после того как пробормотал что-то, похожее на извинение. – Завтракать пора!
И направился к ручью, расположенному совсем близко, яростно почесывая шею и спину.
– Разбуди остальных, – добавил он, обернувшись.
Но в этом не было необходимости – полотняные двери шатра так сильно захлопали на ветру, что от этого звука, похожего на щелканье кнута, проснулись и другие слуги. Впрочем, и остальной лагерь понемногу пробуждался – тут и там люди выходили из палаток, мрачно поглядывая на затянутое тучами небо.
Герцог Лео де Гран прошел мимо нескольких шатров на пути к ручью, рассеянно улыбаясь и иногда приветствуя знакомых – с тем снисходительно-благодушным видом, с которым человек, уже давно пробудившийся ото сна, смотрит на тех, кто едва открыл глаза. По летнему времени свежая вода была бы настоящим удовольствием, но оказалась слишком холодной, чтобы окунуться, – даже несмотря на одолевающих герцога блох. Он ограничился тем, что вылил на себя несколько пригоршней воды, отряхнулся, словно вылезший из воды пес, и ополоснул лицо, заросшее пятидневной щетиной. Затем расстегнул штаны и помочился в ручей, потешаясь про себя над молчаливым возмущением тех бедолаг, кто расположился ниже но течению, но был недостаточно знатен или храбр, чтобы упрекнуть его.
Вернувшись к своему шатру, он подумал о вчерашнем пиршестве и снова нахмурился. Золото гномов позволило герцогу-сенешалю устроить праздник с размахом. Было подано не меньше дюжины перемен блюд, в перерывах между которыми устраивались различные увеселения, брошено немало вызовов на предстоящий турнир, а также произнесено ложных клятв в верности. Ни один зал не был достаточно большим, чтобы вместить всех приглашенных, и часть столов вынесли на широкую каменную площадку, к которой вела наружная лестница замка. Над ней были натянуты широкие балдахины, защищавшие гостей от солнца. Кармелид, сидевший за столом для почетных гостей, наконец-то оказался рядом с сестрой и новоиспеченным шурином, но теперь это лишило его остатков хорошего настроения. Поскольку он сидел справа от королевы, лицом к остальным гостям, все могли заметить его радость, когда наступил вечер и можно было уйти, не нарушая приличий.
Это было не единственной фальшивой нотой посреди всеобщего веселья. Уже когда внесли соль – с этого по обычаю начинались все пиры,– пришлось силой наводить порядок за одним из отдаленных столов, где один барон, оруженосец герцога Мелодиаса де Лионесса, подрался с каким-то неизвестным, богато одетым на чужеземный манер и увешанным драгоценностями. После короткого расследования выяснилось, что этот человек – бывший интендант, некогда признанный виновным в мошенничестве и воровстве и разыскиваемый во всем герцогстве, чтобы незамедлительно быть казненным. Этот случай вызвал больше насмешек, чем недоуменных перешептываний, в отличие от неподобающего и омерзительного присутствия на пиру Маольт – наиболее известной скупщицы краденого в королевстве гномов. Толстая, дряблая и бледная, облаченная в шелка, с пальцами, унизанными множеством колец, она сидела в окружении своих приближенных, и вокруг них образовалась пустота. Никто не желал компрометировать себя, садясь за ее стол, а те, кто не знал, кто она, искоса посматривали на нее и жадно слушали ужасающие истории о ней, которые им рассказывали на ухо соседи. На первый взгляд она почти ничем не отличалась от разбогатевших и разжиревших торговок, мелькавших то здесь, то там среди приглашенных, но она не делала никакой тайны из своей принадлежности к Гильдии, и тот факт, что ее пригласили на праздник, вместо того чтобы отправить на виселицу, казался по меньшей мере странным.
Между тем как слуги, одетые в цвета королевской четы, вносили широко нарезанные ломти хлеба, казавшиеся желтыми, красными и зелеными оттого, что были усыпаны шафраном, розовыми лепестками или петрушкой[14], епископ Бедвин попытался произнести «Benedicite». Но слова благодарственной молитвы быстро потонули в шуме разговоров – то ли потому, что сотрапезники не имели ни малейшего представления о ее смысле, то ли потому, что они с большей охотой обсуждали утренние события. Или, скорее всего, потому, что они испытывали сильную жажду, а на каждом столе
