Горлуа с неприкрытой ненавистью посмотрел на обеих – Игрейну и ее дочь, эту бесполезную девчонку, которая никогда не станет править. Почему королева не родила ему сына, чтобы весь его род прочно укрепился на троне Логра!
– В аду, говоришь?
Он презрительно фыркнул, но опустил руку и швырнул табурет на пол. Затем подошел к ней вплотную, и она почувствовала, что от него разит вином. Резким движением он набросил свой плащ на них обоих и, лихорадочно прижимаясь губами к щеке Игрейны, прошептал:
– В аду будут гореть только те, кто в него верит. А я не верю ни во что, кроме себя!
– Но недостаточно, чтобы противостоять Утеру!
Лицо Горлуа побледнело так сильно, что стало одного цвета с его волосами и бородой. Презрительная усмешка мало-помалу сменилась отвратительной гримасой. Потом он резко отстранился и направился к двери, но, когда Игрейна уже облегченно вздохнула, вдруг повернулся, выхватил Моргаузу у нее из рук и с невероятной жестокостью швырнул на пол, словно узел с тряпьем. Игрейна закричала, как раненый зверь, и бросилась к ребенку, который корчился на полу и вопил во все горло, ударившись о камень. Но Горлуа крепко обхватил ее, и, не обращая внимания на ее удары и крики, опрокинул на кровать, в то время как кормилица в ужасе выбежала из комнаты. Игрейна попыталась подняться, но он со всего размаха влепил ей пощечину. Затем сорвал кожаный пояс и принялся хлестать ее, а когда она попыталась ударить его ногой, обрушил на нее кулаки и продолжал избивать до тех пор, пока она не почувствовала, что теряет сознание. Во рту у нее был привкус крови, и она задыхалась под тяжестью тела Горлуа, навалившегося на нее, грузного, словно дохлый осел. Его борода исцарапала ей щеки, а когда он овладел ею, ей показалось, что в нее вогнали раскаленный железный прут. Но надо всем этим стоял плач Моргаузы, и она прекратила сопротивляться, в отчаянии цепляясь за одну-единственную мысль: если девочка плачет, она жива…
Когда Горлуа поднялся, он еще раз взглянул на нее, лежавшую полуобнаженной на смятой постели, с залитым слезами лицом, покрытым синяками – и все же прекрасную, несмотря ни на что, такую хрупкую и нежную в своем разорванном платье, которое раскинулось вокруг нее ореолом… Если бы только она могла любить его… Но нет, конечно же, нет – он был стар, еще более стар, чем Пеллегун, и уж, во всяком случае, гораздо более уродлив – со своим шрамом и пустой глазницей, поседевшими волосами и морщинами… Морщины – шрамы жизни, и лицо Горлуа носило следы стольких лет борьбы и ненависти, что они превратили его в жестокую, презрительно нахмуренную маску, которую ничто, казалось, не могло заставить разгладиться. Регент снова завернулся в меховой плащ и, в последний раз взглянув на судорожно вздрагивающую Игрейну, направился к дверям. Проходя мимо Илльтуда, он в ярости плюнул на него – аббат с трудом пытался подняться, на лбу у него багровел широкий рубец.
Игрейна чувствовала, как между ее бедер струится кровь. Она так и не смогла встать на ноги и ползком добралась до Моргаузы, нагая и дрожащая, вся покрытая синяками. Она осторожно взяла дочь на руки и, всхлипывая, прижала к груди, стараясь закрыть со всех сторон.
По крайней мере, Моргауза жива.
Стена куртины была покрыта инеем, и от этого темные камни в бледном свете луны поблескивали, словно серебро. Весь день стоял ледяной холод, еще усиливавшийся от сырого морского ветра, который поднимал снежные вихри и пригоршнями швырял их в лицо. С наступлением ночи похолодало еще сильнее. На дорогах выросли сугробы, прибрежные скалы покрылись изморозью от снега и морских брызг, а лужицы воды, оставшиеся на песке после отлива, покрылись коркой льда.
Туманная аура, окутавшая высокую надменную громаду крепости, придавала ей вид спящего дракона. Прижавшись спиной к стене, Лилиан всматривался в головокружительную высоту нависавших каменных пиков, таких высоких и темных, что даже его эльфийские глаза с трудом различали границу между ними и небом. Другие эльфы, стоя рядом с ним, обменивались беспокойными взглядами.
Лилиан был одним из тех, кого люди называли жонглерами – так они переводили слово, означающее сверхъестественную способность некоторых эльфов едва ли не нарушать законы земного притяжения. Но на сей раз задача казалась почти невыполнимой. С таким же успехом можно было попытаться вскарабкаться на небо.
Утер заметил колебания эльфов, что отвечало и его собственным опасениям. В отличие от своих спутников, которые видели в темноте как кошки, он не мог различить ничего и, как и все люди, с наступлением ночи ощущал страх. Страх и холод. Его одежда промокла от морской воды и липла к телу, соленые струйки стекали по волосам и замерзали, мало-помалу образуя из многочисленных косичек нечто вроде ледяного ошейника. Пока они бежали, плыли, карабкались, холод был еще терпимым, но теперь пробирал до самых костей. При каждом вздохе Утер ощущал боль, снова пробудившуюся в поврежденном легком и сломанных ребрах. Эльфы обернулись к нему, ожидая приказа или знака, но он был не способен ни на единый жест, ни на единую мысль или слово – так сильно его трясло. От холода или от страха…
Море казалось спокойным, волны поднимались невысоко, но именно это спокойствие было им помехой. Слабого шороха волн было недостаточно, чтобы заглушить звуки, доносившиеся из крепости – звяканье оружия и вертелов, смех, храп, пьяные выкрики,– а это означало, что стражники наверху могут услышать их самих при любом неверном движении. Высоко наверху трепетал оранжевый свет факела в такт мерным шагам часового, должно быть, закутанного в теплый меховой плащ. Если вдруг Лилиан сорвется во время подъема (а при взгляде на обледеневшие стены это казалось более чем вероятным), если им не удастся убить часового, взобравшись наверх – да даже если просто кто-то из них чихнет! – их и без того рискованное предприятие будет полностью обречено.
Это было безумие. Хвастливый вызов, брошенный во время разговора у походного костра. Зачем нужно было так рисковать, тогда как он только недавно оправился от ран и нужно было подождать совсем немного, пока основная армия достигла бы стен Тентажеля? Одного только войска Лео де Грана было достаточно, чтобы осадить крепость и вынудить Горлуа сдаться. Ненависть Кармелида к человеку, который подослал к нему наемного убийцу, была достаточно велика, чтобы в прах сокрушить эти стены, казавшиеся неуязвимыми… Даже если эльф сможет подняться до деревянных балок, загораживающих просветы между зубцами, и сбросить им оттуда веревку, обвязанную у него вокруг пояса, им все равно не удастся добраться до Горлуа беспрепятственно. Они никогда не найдут Меч… И никогда не выйдут отсюда живыми…
Утер на ощупь протянул руку к Лилиану, собираясь коснуться его плеча, но в тот момент, когда он уже хотел заговорить, из глубины его груди поднялась горячая волна, разливаясь по всему телу, и Ллиэн заговорила его устами:
– Нетхан фйэрильд, Лилиан… Иди и ничего не бойся.
Утер почувствовал смятение, но эльф радостно улыбнулся ему в ответ. Впрочем, все остальные тоже улыбались: Кевин-лучник, обладатель магических серебряных стрел, Дориан, младший брат королевы, и их спутники. Пендрагон снова был с ними, и его присутствие разом отмело все их опасения. Лилиан откинул назад длинные влажные черные волосы и сделал глубокий вдох. Чтобы подобраться к крепости со стороны моря, им пришлось несколько долгих минут плыть к пещере, вымытой волнами у подножия скалы. Над
