– Котлеты – да! – рассмеялся он. «Тра-ла-ла-ла-ла-ла-ла!» – пропел мобильный.
– Твой, – кивнул Хусейн.
Звонил Серик.
– Ты где?! – заорал он. – Шесть вечера, тебя же люди ждут!
– Какие люди?
– Бухгалтерия, Маша, генеральный! Деньги где?!
– А денег сегодня не будет, – сказал я, – деньги не подготовили. Перенесли на завтра.
– Завтра?
– Да. А тебя-то что волнует, – поинтересовался я, – ты же финансами не занимаешься?
– Нет, ну люди ведь ждут?
– Так ты передай людям, что завтра к часу дня деньги будут.
Было слышно, как Серик кому-то шепчет, что деньги будут завтра, потом у них что-то забулькало, и связь прервалась.
– Мелкий звонил? – спросил Хусейн.
Я кивнул.
– Вот видишь…
Хусейн, как обещал, посадил меня в такси.
– Если лень тащиться за машиной, оставь ключи. Дядька завтра утром пригонит твой «опель».
– Спасибо, я сам.
– Как хочешь.
Утро не изменило моего решения увидеться с Фернанделем. Что бы ни говорил вчера Хусейн, как бы ни был он прав, все равно нужно расставлять точки. Я не питал иллюзий, что Фернандель прослезится, когда поймет, какой отличный парень Константин и какие мерзавцы пристроились вокруг генерального директора. Просто не мог уйти не объяснившись. Конечно, можно и даже нужно на все забить, потому что деньги лежат в рюкзаке; потому что официально объявлено, что в моих услугах больше не нуждаются; потому что понятно, что, как только сдам пропуск, к программе я не буду иметь никакого отношения, и, скорее всего, мне вряд ли заплатят даже вторую, неофициальную часть зарплаты. Но радиостанция – это не только Фернандель, Серик, Машка и Элеонора. Это еще и ребята, большинство из которых меня уважают, и я не хочу, чтобы завтра станция сказала, что Костя – дерьмо. У меня много вопросов к Фернанделю. Вопросов, которые касаются всех. Например, почему внутренний курс станции на пять рублей ниже официального курса Центробанка и в чей карман идет навар? Почему с черной зарплаты бухгалтерия удерживает такие же налоги, как с официальной? Почему мне не выплачивают премии, если только одной программой я перекрываю установленный план? Я уже не сотрудник коммерческого отдела?! Да – я пиарщик. А какая разница, Фернандель?! Я приношу тебе деньги, а ты нарушаешь правила. Значит, теперь я играю по своим правилам. Ты много мне должен, Фернандель, и вряд ли захочешь рассчитаться, поэтому я сам заберу то, что мне положено.
Пока я рассуждал, меня пробил такой безумный азарт, что высыпали мурашки и стало лихорадить. Я понял, что могу уйти со станции, только поговорив с Фернанделем и никак иначе. Ну что же, биться так биться!
– Банзай! – проорал я на всю квартиру. Не знаю, как это кричат японцы, наверное, коротко и резко, но у меня получилось широко и раскатисто. Русский банзай.
«Опель» ждал вымытый и даже натертый полиролью. Что говорить, Хусейна уважают. Вышел дядька, поздоровался, отпер металлические ворота аварийки и пожелал на дорогу удачи.
Часы в машине показывали двенадцать. Я понимал, что разговаривать с Фернанделем на самой радиостанции бессмысленно. У себя в кабинете он царь. На входе в здание круглосуточно дежурит наряд милиции с автоматами: войти – войду, а вот выйти – вряд ли получится. Значит, нужно вытаскивать Фернанделя на нейтральную территорию. Куда? В течение рабочего дня он выходит из здания только в трех случаях: к учредителям, трахать Машку и подстричься. Значит, нужен форсмажор. Причем такой форсмажор, чтобы Фернандель обязательно вышел. Итак: деньги я получаю якобы в час… На станции, по подсчетам Фернанделя, появлюсь часа в три. Поэтому между часом и тремя должно произойти нечто, что заставит Фернанделя покинуть здание. Допустим. А может случиться так, что выдачу денег еще раз перенесли? Например, на пять часов дня? Может, тем более что такое было не раз, и Фернандель об этом помнит. Выходит, я выигрываю время. Тогда нужно срочно лететь в клуб к Игошину и сталкивать лбами Игошина с Фернанделем. Десять к одному, что это удастся сделать! За пять месяцев радиостанция выделила на промоушен клуба столько бартерного времени, что Лехе как его владельцу нужно серьезно напрячься, чтобы вернуть долги в денежном эквиваленте. Но Игошин, разумеется, этого делать не собирается. С самого начала мы договорились, что все взаимозачеты будут исключительно по бартеру. Станция выделяет рекламное время, подключает свой продакшн, придумывает и пишет ролики, дает эфир. Клуб размещает на танцполе, на сцене и в баре наши баннеры, флаги, лайт-боксы и прочую ерунду, на которую Фернандель ведется, как пятилетний ребенок. Более того, ведутся и учредители, полагая, что вся эта мишура есть верх современного пиара.
Игошин от станции свое получил. Фернандель же, не представляя в руках других денег кроме наличных, тянул резину почти полгода. Разобравшись в цифрах, он понял, что попал в задницу, и впал в ярость. Главным образом досталось мне и коммерческому. Машка влезать в это дело не стала, дала мне неделю, чтобы предоставить полный отчет о работе с клубом, а два дня назад состоялся тот самый разговор о моем сокращении. Я и не сомневался, что Машка меня подставит. На девятый звонок Игошин все-таки поднял трубку.
– Леша, привет!
– Я только и слышу одни приветы, – бросил он в ответ. – Ты уже две недели не можешь до меня дойти. Так дела не делаются.
– Спорим, что через пару минут я паркуюсь у твоего клуба?
