Маршрут в прошлое - 2. (Будни НИИ Хронотроники.)

заключения высших должностных лиц Третьей Империи. Сначала их было всего семеро, но после 1966 года Рудольф Гесс остался единственным узником этого заведения.

Как уже упомянуто, управление тюрьмой в Шпандау осуществлялось по очереди представителями четырёх держав–победительниц антигитлеровской коалиции: Советского Союза, Франции, США и Великобритании. Состав персонала менялся каждый месяц. Советскими сменами в тюрьме были следующие месяцы: март, июль и ноябрь. В этот ежемесячно менявшийся список тюремной администрации входили директор, офицер–врач, переводчик, надзиратели, обслуживающий персонал. Немцев сюда не брали. Численность охраны тюрьмы составляла около 60 человек. А всё удовольствие обходилось Западному Берлину в 850.000 марок ежегодно. Как будто бы, – солидная нагрузка на городской бюджет! Однако власти этим обстоятельством нимало не смущались: во время начатой Западом информационно-психологической войны против СССР Западный Берлин щедро финансировался из-за океана: в центре ГДР нужно было создать заманчивый очаг „процветания“ – муляж-приманку или своего рода маяк для граждан Востока…

Бывший заместитель Гитлера по партии Гесс, как и другие нацистские узники, был размещён во внутреннем блоке тюрьмы длиной около 30 метров. Здесь имелось 32 одиночных камеры. Камеры, соседствующие с камерами узников справа и слева, были пустыми, чтобы узники не имели возможности перестукиваться. Зато кормёжка и уход были отменными. Военврачи, работавшие в Шпандау и наблюдавшие заключённых в один голос утверждали, что при таком режиме и питании заключённым нетрудно дотянуть до ста лет. Каждый день, кроме воскресений и праздников, заключённые были обязаны работать. Работали они в камерном блоке – клеили конверты.

В таких вот условиях, в камере длиной 3, шириной 2,7 и высотой в 4 метра, и просуществовал более 40 лет Рудольф Гесс. Последние 22 года он оставался единственным узником тюрьмы Шпандау. В его камере – в камере „заключённого номер 7“ – на стене висело две фотографии: жены и сына. Причём, повесил их не сам бывший заместитель фюрера, а лишь под давлением администрации, которая вытащила эти фотографии у него из–под матраца (вообще, разрешалось вывешивать на стену почему–то одиннадцать фотографий; кто это придумал и для чего – неизвестно).

В преодолённой реальности Гесс перестал жить 17 августа 1987 года. То есть – в американскую смену. По официальной версии это было самоубийством. Самоубийством через повешенье. Это – девяносто трёхлетний старик, который не мог поднять руки, чтобы самостоятельно причесаться и был не в состоянии удержать чашку одной рукой: приходилось держать двумя руками, чтобы не пролить содержимое! Словом, имитировано это „самоубийство“ было настолько скверно и породило столько сомнений и неудобных вопросов, что когда Фёдоров в той реальности захотел посмотреть на знаменитое здание, то застал на её месте… незадолго перед этим отстроенный деловой центр: через год после убийства Гесса в беседке внутреннего сада всё – блоки, сад, беседка, заборы – всё было снесено, а домик в саду, в котором Гесс якобы повесился… на электрическом шнуре, был сожжен непосредственно в день смерти и по прямому приказу… британского коменданта Западного Берлина полковника Ле Тисье. Позднее, в 1994 году прежней реальности бывший санитар Гесса Абдулла Мелахои, находясь под присягой, сообщил, что „…в день смерти узник Гесс находился в нормальном физическом и моральном состоянии. По прибытии в летний домик он (Мелахои - примечание автора) обнаружил в нем полный беспорядок и следы борьбы. В домике находились двое военнослужащих в американской военной форме, которых он ранее никогда на территории тюрьмы Шпандау не видел. Аппаратура для оказания первой помощи была испорчена“.

Теперь ситуация развивалась иначе. Недавно Гесс в очередной раз обратился с прошением о своём освобождении. Советские власти считали такое освобождение – по причинам состояния здоровья и возраста арестанта – возможным, западные „союзники“, как и прежде, возражали. Но на этот раз ответа Гесс пока что не получил, и именно этим моментом надлежало воспользоваться.

Фёдоров без помех, якобы по полученному только что номерному пропуску, прошёл неизбежный контроль и, наконец, добрался до камеры Гесса. Перед входом в камеру „заключённого №7“ он задержался. Закрыв глаза, он старался погрузить себя в то состояние, которое позволит ему как будто лишь простыми вопросами получить от Гесса необходимые сведения. Получить и зафиксировать их записью. Мысленно он повторял и повторял фразу, всегда прежде позволявшую ему войти в надлежащее состояние. Но сегодня это ему удалось не полностью: всё же Мессингом он не был, хотя кое-чего уже и достиг: без труда попал в камерный блок…

Но Фёдоров знал и не раз успешно при менял масонский принцип достижения цели: „Видеть цель – верить в себя – не обращать внимания на препятствия“. С такой мыслью он и потянул на себя дверь камеры Рудольфа Гесса. Проскрежетали дверные запоры, скрипуче медленно отворилась самая дверь, и „историк Вёрстер“ оказался в камере Гесса. Тот сидел на койке, ухватившись обеими руками в её края и глядя невидящим взором в стену прямо перед собой.

–        Здравствуйте! – негромко, по-немецки произнёс Фёдоров.

–        Кто он такой? Кто его пустил? Зачем он сюда ко мне пришёл?! – не отвечая на приветствие подумал Гесс.

–        Я историк из Марбурга, меня зовут Петер Вёрстер, доктор Вёрстер. А пришёл я потому, что вы подали ещё одно прошение об освобождении… Если его удовлетворят – а по моим сведениям, советские власти намерены удовлетворить ваше прошение – то англичане постараются протянуть время. Им не выгодно раскрытие тайн ваших сношений с Черчиллем и представителями королевской семьи Великобритании: ведь тогда всему миру станет ясно, кто на самом деле подготовил так называемую Вторую мировую войну, кто её  финансировал и что было целями войны, начатой фюрером вопреки его воле на целых 4 – 5 лет раньше намеченного им срока… А также, каково во всём этом участие британских сионистов. Наконец, станет известным, что с самого начала англичане, а потом и американцы, планировали использование фюрера как исполнителя британских планов уничтожения Советского Союза…

–        Откуда вам всё это известно?! – перебил Гесс, до этого слушавший „Вёрстера“ с удивлением и нарастающим вниманием, –– Да, и зачем вам в таком случае я?! – добавил он мысленно. Лжевёрстер попытался передать ему мысленно:

–        Англичане вас непременно убьют. А мне нужно услышать от вас правду. Правду и подтверждение очевидца, хранителя тайн. Или же отрицание правильности моей концепции. Хорошо бы также, если бы вы согласились дать интервью на магнитофон. А я со своей стороны гарантирую, что опубликую ваши сведения только после вашей смерти… Извините, но вам уже 93 года…

–        Вы только предполагаете, что англичане не позволят мне высказаться и для этого убьют… или же у вас есть какие-то более конкретные сведения? Впрочем, я всегда знал, что меня убьют, если я попытаюсь раскрыть секреты, часть из которых вы тут бегло, но довольно точно сформулировали. – закончил Гесс, начиная терять интерес к собеседнику. По-видимому, он не отдавал себе отчёта в том, что их диалог – наполовину мысленный.

–        Я точно знаю, что вас убьют, – тихо сказал „Вёрстер“, приблизившись вплотную к Гессу, положив ему обе руки на плечи, – А произойдёт это 17 августа этого, 1987 года около 16 часов 10 минут.

–        Я вам не верю! Сами вы – английский агент, а не немецкий историк! Убить хотите?! Пришли тут проверить меня – сдержу я обет молчания или нет! – почти прокричал, дёрнувшись всем телом старец и хотел было уже крикнуть : „Охрана!“

И в этот момент Фёдоровым овладело неприятное раздвоение. Он, находясь здесь, в Шпандау,– ощутил себя пребывающим в той, преодолённой реальности: сидел в здании бывшего КТИ („Калининградского технического института рыбной промышленности и хозяйства“) в кресле, на допросе у самого полковника Думбрайта… Пришла мысль: „Да! Безусловно, нынешняя ситуация – момент бифуркации!“ Ситуация складывалась явно не в пользу планов Фёдорова. Необходимого контакта достигнуть не удавалось, а ситуацию требовалось незамедлительно переломить. Иначе все усилия последних