на полиграфе: уж что – что, а как работает полиграф, он знал досконально. Всё же – психолог! Да и перед первой своей засылкой в ФРГ, ещё когда начальником Первого главка был Шебуршин, его свои же основательно поднатаскали на тему о том, как вести себя на „детекторе лжи“. Так что, с этим – всё в порядке. Но Михаилу сильно не понравилось, что всем этим последующим психологическим тестам он подвергся не у себя дома – в Ясенево, а институте Сербского. Подвергся анонимно, так что тестировавшие его психологи не знали с кем имеют дело, не говоря уж, конечно, о сфере его профессиональной подготовки и, тем более, деятельности. Кое-что хорошее в этом было: специалисты из института судебной психиатрии не знали, что имели дело со своим бывшим коллегой. Не знали, а посему проводили его обследование совсем не так, как следовало бы.
Разумеется, никакие психологи не сумели бы докопаться до того, что за время своей работы нелегалом в ФРГ Михаил сумел обзавестись и надёжными документами „на всякий случай“, и кое-какими денежными средствами. Это не так уж трудно было сделать, используя его тамошнее официальное прикрытие – легенду торговца подержанными автомобилями. Она позволяла ему свободно ездить по стране, что вполне устраивало его начальство: ведь от него вовсе не требовалось того, что требовалось от Штирлица. Нет, задачи Коваленко – рядового сотрудника ПГУ – были куда скромнее!
Но все эти тестирования, устроенные ему руководством на прошлой неделе, оставили у Михаила впечатление, что ему не доверяют. Да, именно так: не доверяют, хотя, внешне, для этого не было, как будто бы, никаких оснований. Михаил курил подряд вот уже третью папиросу, хлебнув в перерывах ещё несколько раз из заветной бутылки. Однако ничего путного в голову ему не приходило. И тут ему в голову как стукнуло: „Стоп! А что было по его возвращении из командировки?!“ Это действительно важно. Да, разумеется, всё, вроде бы, было хорошо: он получил майора, медаль. Отозван был по причине возникшего к нему какого-то пока что непонятного „интереса“. Интереса, но ведь – не провала! Ясно было и то, что в этой связи он не может сразу же вернуться в ФРГ, может быть даже его вообще туда больше не пошлют… Но за всеми такого рода обстоятельствам и Михаил как-то упустил из виду то, что поначалу показалось ему лестным. А лестным был для него вызов к
На этом, собственно, и закончилась тогда встреча с грозным шефом. Михаилу тогда, после всего, что было по возвращении, показалось, что дело в безопасности, в угрозе его раскрытия в ФРГ. А слова „не в Европе“ он понял как „вследствие угроза провала в ФРГ“. Но ведь потом-то, потом он получил распоряжение – о прохождении всех этих тестов – не по линии Первого, а от сотрудника Второго главка – контрразведки. „Как же это я тогда сразу не понял?!“ – осенило Михаила,– „Ведь это означает мой отзыв! Отзыв и перевод на работу внутри страны!… Не исключено, что по той причине, что я когда-то успел засветиться. Засветиться, занимаясь в Германии коммерцией в свою пользу… Но это означало ещё одно, гораздо более важное: прощай выезд, прощай надежды на переселение на Запад, прощай надежды обзавестись там своим собственным «делом»! А уж из-за недоверия или действительной угрозы провала – совершенно не важно!“
Коваленко затушил окурок в чуть ли не доверху заполненной пепельнице, поднялся с табурета и всё так же, не зажигая света, вернулся в постель. Лариска так и не просыпалась за то время, пока он сидел в кухне. Сидел и курил, мучительно ища причину своей непонятной тревоги, возникшей вследствие всех этих последних событий. „Подожду конкретных предложений о моей новой работе“, – решил Михаил, – „Если решат меня замариновать здесь, в Союзе, смоюсь из этой страны! Ничего мне в этой стране не светит!… Вот Лариску, пожалуй, жалко: хорошая баба попалась – жениться на ней не требует, не пристаёт с этими идиотскими разговорами о детях, к тому же – заботливая! Ладно – не первая и не последняя!“ С этой мыслью разведчик Коваленко, недавно отозванный из ФРГ, осторожно улёгся рядом со своей последней сожительницей и почти мгновенно заснул.
________________
Первые два дня августа не принесли Михаилу ничего нового, а в среду его вызвали. Вызвали, чтобы сообщить о переводе во Второе Главное Управление (ВГУ) и о необходимости „ещё одного психологического исследования в связи с чрезвычайной важностью и ответственностью поручаемой новой работы“. Коваленко, конечно изобразил на своём лице скрываемую радость и сознание ответственности и, испросив на то разрешение, вышел от начальства, щёлкнув каблуками. Мысли же его в это время были совсем другими: „Всё! Бежать! Драпать, что есть духу, из этой страны! Хорошо, что, будучи отозванным из Германии, прихватил с собой запасные документы! Документы и купюру в тысячу марок…“
Явиться на тестирование надлежало завтра, в четверг. Коваленко ни минуты не сомневался в том, что уж на этот-то раз его подвергнут испытанию по всей форме: и с учётом его отличного знакомства с полиграфом, и принимая во внимание его немалый опыт работы психологом. Непонятно было, как это важнейшее обстоятельство не было учтено в прошлый раз: ведь на работу в КГБ
„Неважно! Скорее домой. Собрать сумку. Взять свои липовые эфэргэшные документы, деньги и – в Питер!“ Коваленко никогда про себя не называл город Ленинград Ленинградом – только „Питером“ или даже неудобным для русского уха и языка рычащим, состоящим чуть ле не из одних согласных „Петербургом“. „А здорово всё же, что я тогда согласился на эту работу в конторе: и на Западе зацепку нашёл, и подзаработал! Правильно сделал! Правильным было и отговорить мать от этой глупой затеи с восстановлением её родственных связей в Израиле и её подлинных документов, якобы потерянных при бегстве из оккупированного немцами Смоленска! Хрен бы тогда меня пригласили на эту работу в контору! А так – и зацепки на Западе есть, и надёжная ксива, и почти двадцать тысяч западногерманских марок: немного, но на первое время – при моей-то оборотистости – за глаза хватит!“
Все эти мысли мелькали у Коваленко в голове, пока он, найдя предлог, чтоб „смыться“ с работы, мчался по Москве на своих новеньких „Жигулях“ – „Семёрке“ домой. Дома он быстро уложил в имевшийся у него западный чемодан кое-что из одежды, какие-то рекламные проспекты и „деловые бумаги“, позволявшие ему без лишних слов представить себя на границе западным дельцом, западногерманский „райзепас“ (паспорт), фотоаппарат „Пентакс“, советские и западногерманские деньги. К переходу на Запад Коваленко готовился уже давно. И всё подготавливаемое для этого лежало у него в его шкафу, в тайнике, который он самостоятельно устроил. Нет, не потому, что боялся официального обыска – от
Уже меньше, чем через двадцать минут, Михаил вновь мчался на своих „Жигулях“ к Ленинградскому вокзалу, а вскоре он уже сидел в купейном вагоне скорого поезда, мчавшегося к северной столице. Там Михаил не посчитался с непомерной ценой, заломленной таксистом („Как он не побоялся – сейчас спекулянтам, фарцовщикам и жуликоватым работником „сферы обслуживания“ совсем житья не стало. Видно мой западный костюм помог“ – подумал Коваленко). Велев таксисту подождать, Коваленко вошёл в гостиницу „Балтийскую“ и быстро договорился с дежурной администраторшей о выдаче ему квитанции (на имя М.В.Коха) о том, будто он провёл эту ночь в гостинице. Ему повезло и здесь: сыграли свою роль и дорогие французские духи, и сделанное с показным смущением признание, что это ему нужно только для ревнивой жены. В подтверждение сказанного предусмотрительный предатель показал свой фальшивый советский паспорт, в котором имелись соответствующие фамилия и имя. Инициалы и фамилия совпадали с теми, что значились в его подложном паспорте ФРГ.
