Маршрут в прошлое - 2. (Будни НИИ Хронотроники.)

трое: Григорий Васильевич, Леонид Иванович и он, Фёдоров. Пока они двигались к кабинету генерального секретаря, Шебуршин всё время шёл чуть впереди: бывал он здесь не раз и прекрасно ориентировался в здании. Но подойдя к двери кабинета Романова, председатель КГБ кивнул секретарю, взялся за ручку двери одной рукой, а другой чуть подтолкнул Фёдорова вперёд: 

–        Зайдёшь первым! – едва слышно шепнул он.

Фёдоров лишь кивнул, оправил свой полковничий мундир (надетый по настоянию Шебуршина) и с замиранием сердца широко шагнул в растворившуюся перед ним дверь. Совсем не робость перед большим начальством была причиной его волнения, а сознание огромной ответственности момента. И хотя генсеки в СССР никогда не имели диктаторской власти (всё решалось коллегиально – на Политбюро), Романову предстояло, необходимо было стать, сделаться тем, чей голос в Политбюро станет непререкаемым. Тревожный, переломный период бифуркации, тайная мощь управляемых из единого центра античеловеческих масонских сил, нацелившихся на ликвидацию СССР, требовали адекватного ответа в руководстве нашей страной. И Романова следовало убедить – убедить и помочь ему самоорганизоваться и должным образом наладить работу всего ЦК, но – прежде всего и вначале – Политбюро. И сделать это предстояло здесь, сейчас и именно ему – Фёдорову.

Конечно, новый председатель КГБ, теперь уже – давний соратник Фёдорова готовил нового генсека к этой встрече. Готовил тщательно, используя не только свой вес главы важнейшего иммунного органа страны, старательно подобранные разведданные и сводки, но и сугубо разведчицкие приёмы воздействия на людей. В своё время много часов провели они с Фёдоровым в его маленькой, зато никому не известной и никем не прослушиваемой квартирке. Подолгу спорили, выбирая ключевые темы и те методы, которые должны были привести к возникновению у нового генсека вопросов. Не просто деловых вопросов, а таких, которые стали бы для него важнейшими в жизни. Как ещё было можно перенацелить технократа и государственника Романова с задач „дальнейшего развития народного хозяйства СССР“ на цель её спасения путём победы в ведущейся уже десятилетия информационно-психологической войне? Как было побудить нового генсека к размышлениям на тему о глобальности этой тайной войны, о той страшной угрозе, которую врагам удалось воплотить в жизнь в той, преодолеваемой сейчас, реальности?!

И предстоящая встреча Романова с Фёдоровым как раз и должна была дать ответы на такого рода вопросы, на вопросы выживания и победы страны, на вопросы, которые у нового генсека должны были к моменту этой встречи наболеть… И всё же, время встречи пришло внезапно, так что Фёдоров и Шебуршин не имели возможности встретиться перед ней даже на короткое время.

________________

Беседа тогда протекала, если и не всегда гладко, но именно в том русле и с такой направленностью, которую они с Шебуршиным прежде столь тщательно готовили. Помогли и те сведения, которые Фёдоров по крупицам собрал ещё в той реальности, мучительно отыскивая кандидатуру, которая сумела бы, смогла бы, захотела бы переломить неблагоприятный ход событий, уже набиравших силу в начале восьмидесятых.

В ходе и, особенно, концу беседы округлое и выразительное лицо Романова становилось всё более озабоченным и мрачным. Видя это, Фёдоров во время своих развёрнутых ответов на вопросы Романова бросал взгляды на Шебуршина, а тот – внимательно следя за психомоторными реакциями генсека – подавал своему соратнику условные знаки: „правильно“, „всё идёт, как надо“, „усиль этот момент!“

Когда последний вопрос, поднятый генсеком, был исчерпан, Романов поднялся, пожал руку Шебуршину, затем – Фёдорову, чуть задержав крепкое рукопожатие и внимательно посмотрев в глаза Алексею Витальевичу:

–        Спасибо, товарищи за информацию! Дайте мне время всё хорошенько обдумать… Пожалуй, через недельку мы с вами встретимся ещё раз. До свидания.

Фёдоров был несколько удручён словами Романова. Леонид Иванович, конечно же, заметил это и в дверях, как бы подталкивая Фёдорова первым к выходу из кабинета высокого начальства, на мгновение крепко, до боли сжал ему локоть. Уже потом, на выходе из серого здания на Старой площади Шебуршин произнёс:

–        Не тушуйся, Витальич! Всё идёт – как надо! Даже лучше, чем я предполагал… Да, учти: я ему тут позавчера ещё одну информацию подбросил – ту самую, которую мы с тобой условились до поры не касаться, ну… о предателях в нашей конторе…

–        Так, зачем же вы тогда запретили мне этого касаться? – с возмущением спросил Фёдоров, – Ведь это же – по вашему настоянию мы этой темы не касались!

–        Эээ, дружище! – протянул Шебуршин, – Плохо ты всё же знаешь психологию большого начальства! И твоя полковничья форма, и то, что ты вроде как не знаешь всего того, что знает твой шеф – то есть, я, и мои отдельные от тебя беседы с Романовым – всё должно было послужить одному: доверию к тебе Романова – полнейшему доверию. И именно к тебе.

–        Да, ты был прав, – продолжил Шебуршин, – он и вправду лоялен и уважителен к тем, кто ниже его рангом. Он умён, настроен по-государственному. Но он – старый чиновник, организатор, бывший первый секретарь обкома. Не какого-то там, а Ленинградского. Вспомни, каким поначалу бы я сам – в наших с тобой взаимоотношениях: чиновник, почти что и не подступишься… А ведь нам надо создать что-то наподобие Государственного Комитета Обороны… Тайного ГКО.

–        Ладно, Иваныч! Понял я, спасибо… Но опять – ждать, а чего дождёшься – не известно! И…

–        Погоди! – перебил его председатель КГБ, – У тебя за время беседы сколько раз возникало… ну, то – чувство раздвоения? Ну, отвечай быстро!

–        Да… Ни разу…

–        И что это значит?! Отвечай профессору, „студент“!

–        Выходит, что всё пока нормально?

–        То-то же! Попомни мои слова: и трёх дней не пройдёт, как ОН нас вызовет. Ну, садись в машину. Поедем к тебе. В контору сегодня не пойду. Надо подготовиться к следующей встрече. Было кое-что интересное в его психомоторных реакциях…

Но имелось ещё одно обстоятельство, о котором Шебуршин так и не сказал своему соратнику. Это то, что готовя Романова к встрече, передал ему материалы о так называемом „Гарвардском проекте“, полученные советской разведкой в самом начале восьмидесятых годов. Не сказал, не потому, что не доверял Фёдорову, а потому, что слишком хорошо его знал. Знал и предвидел реакцию на свой поступок: генерал приписал добычу тех сведений Фёдорову. Материалы же проверки их, которую осуществил самостоятельно, уже будучи председателем КГБ, приложил в том качестве, в каком они и существовали – в качестве материалов проверки. Правда, проверки якобы фёдоровских сведений, доставленных им из будущего. Сам-то Шебуршин давно уже стал убеждённым сторонником, соратником и единомышленником Фёдорова, но для генсека… где гарантия того, что всё рассказываемое Фёдоровым – правда, а не фантазия, факты, а не бред, что сам Фёдоров – патриот, решившийся во второй раз прожить свою жизнь чуть ли не с начала, борец за сохранение страны, а не шизофреник?! Такой гарантии не было… Вот и передал генерал новому генсеку ранее полученные советской разведкой материалы в качестве добытых Фёдоровым, а свои собственные проверочные – в качестве результатов проверки сведений Алексея.

Эти сведения в кратком изложении таковы:

„Гарвардский проект“ состоял из трех томов: „Перестройка“, „Реформа“, „Завершение“.

В начале первого тома имелась большая преамбула, в которой говорилось о том, что на грани ХХ и ХХI веков человечеству грозит страшный кризис из-за нехватки сырьевых  и энергетических ресурсов. Англосаксонские аналитики-экологи пришли к заключению, что спасение человечества зависит от того, насколько удастся разрешить общие задачи после уничтожения, как говорил тогдашний президент США Рональд Рейган, „Империи зла“, то есть за счет СССР, с запланированным сокращением населения в 10 раз и разрушением национального государства. Идеолог проекта Бжезинский безапелляционно утверждал, что новый порядок: направлен против России, строится за счёт России и на обломках