она… Вы же только вопрошать горазды, но сами того и зри оборотитесь да деру дадите…
— Ты это… того!.. — тоже осерчал Фомин и полез за папиросой. — Полегче на виражах! Болтаешь много, а о деле пока что ни слова…
— Глаголено бысть, — с обреченностью в голосе заговорил Осен. — Посреди долины Бурлан-река течет, нельзя ту реку ни вплавь, ни вброд перебресть. На берегу той реки лежит Кощеева Морока, — он с ненавистью попинал взбугрившуюся нездоровую корку, — а за ней Калинов мост. Стережет его поганое чудище, никого на мост не пускает. А кто чудище одолеет, мост перебредет, тот да узрит хоромину. В ней томится дева, власа златые.
— Кто же ей мешает убежать из хоромины? — спросил Тимофеев.
— Как кто? — хмыкнул Осен. — Про то всем ведомо. Кощей мешает! Да и чудище не допустит. Что в хоромину, что из хоромины — одна дорога, на Калинов мост.
— Что-то ты напутал, — усомнился Тимофеев. — Калинов мост — из одной сказки, Кощей — из другой, а дева так и вовсе из третьей. Что я, сказок не знаю?
— Сказки ему подавай… — проворчал Осен. — А нам тут жить да маяться.
— Он прав, — произнес Фомин после недолгого размышления. — Сказки сказками, а в жизни все иначе. И куда как сложнее. Прискакал добрый молодец, отоварил змея мечом по башке — и вся недолга… А как быть, если змей не пожелает, чтобы его били по башке? И если меча под рукой не оказалось?
— Ну, про Кощея-то ты можешь нам что-нибудь сообщить? — спросил Тимофеев. — Хотя бы какой он.
— Не ведаю, — сердито ответил Осен. — Сам не сподобился узреть. А который узрел — тому не рад был.
— Что известно про чудище?
— Зело страшное. К мосту пойдешь — налетит, сожрет. Назад отвернешь — догонит, стопчет. Единое избавление — в траве схорониться, оно за Кощееву Мороку заступить не смеет.
— Странно, — сказал Тимофеев. — И часто добрые молодцы к мосту хаживали?
— Этим летом ни единого не было, — горестно промолвил Осен. — Вы первые. И мнится мне — последние… — он шмыгнул носом. — Деву жалко. Пропадет… Сам бы пошел, но ведаю — не совладать мне с чудищем.
— Предрассудки! — воскликнул Тимофеев. — Ну что способно победить человека, сильного своим разумом? Послушай, Осен, а что, если никакого чудища и нет?
С этими словами он решительно подхватил чемодан и ступил на такыр.
— Вот видишь, — заявил он радостно. — Стою, и никто на меня не кидается. Вот еще подальше отойду…
Его лица коснулись жирные клочья тумана, резко пахнуло падалью. На миг он заметил круглые от ужаса глаза Осена, встревоженное лицо Фомина, его застывшую руку с папиросой… И все пропало.
— Эй! — крикнул Тимофеев. — Где вы?
Он удалился от спасительной травы не далее чем на два шага. — Но повсюду, куда бы ни упал его взгляд, проспалась гладкая рассохшаяся кора, над которой курился омерзительно вонючий туман. Тимофеев метнулся было назад, оступился и упал на чемодан, больно ушибив колено. Все рассуждения о будущих потомках вроде Анны из тридцатого века, якобы суливших предку спокойное семейное благополучие, теперь показались Тимофееву по меньшей мере беспочвенным. Ему сделалось жутко.
— Коля-а! — заорал он, сложив ладони рупором. — Света-а! Помогите!
Он остался один. В самом сердце Кощеевой Мороки, на растерзание поганому чудищу, на поругание неведомому Кощею. На горе всем родным и близким, включая навеки утраченную девушку Свету.
— Мама-а-а!!! — истошно крикнул он.
— Чего ты паникуешь? — послышалось где-то рядом, а затем из гнусного марева появился уверенный, как обычно, и надежный, словно булатная сталь, Николай Фомин, с ретромотивом на плече и недокуренной папиросой в зубах. Верный друг, который никого и никогда не покидал в трудную минуту.
Тимофееву хотелось броситься Фомину на грудь, расцеловать его. На глаза ему навернулись слезы счастья, но спасительный туман скрыл это проявление слабости от чуждого излишним сантиментам бывшего морского пехотинца и очень правильного мужика.
— Коля… — умиленно прошептал Тимофеев. — Ты пришел.
— Было бы подло, если бы я остался. Из-за меня же заварилась вся эта каша. Хотя сейчас уже не во мне дело. Надо выручать девчонку. Очень уж не понравились мне эти намеки на Кощея… — Фомин повел носом и поморщился. — До чего же похабно смердит!
— Интересный оптический эффект, — заметил Тимофеев, понемногу успокаиваясь. — Неудивительно, что здешние добрые молодцы опасались соваться к мосту. Тут не то что чудище — целое стадо змеев- горынычей примерещится…
— Плохо, что мы заблудились, — произнес Фомин. — И чудик этот мохнатый струсил, не пошел. Ну что ж — когда нет путей к отступлению, приходится наступать.
Они отчетливо слышали близкий плеск воды, сквозь туман просвечивала мутно-зеленая гладь Бурлан-реки. Это придало им сил. Оступаясь и бережно поддерживая друг друга, они добрели по такыру, полого спускавшемуся к самой воде, до пресловутого Калинова моста.
Ничего примечательного в инженерном плане он из себя не представлял, хотя и поражал воображение невиданными для седьмого века размерами. В этом месте глубоко в реку вдавалась отмель, на которую через равные промежутки были навалены груды камней, выступавшие в роли быков. Между ними неведомый строитель перебросил неотесанные, прямо с корнями и останками крон, стволы гигантских сосен из Карогиного леса, слегка присыпав сверху утоптанной землей. Бурлан, которому было тесно, с ревом рвался под мост, вихрил водяную пыль, перехлестывал через верх. Дальний конец колоссального сооружения таял в зыбком мареве, и не было никакой возможности различить, куда же оно ведет.
— Зловещий какой мост, — заметил Тимофеев.
— Местечко не из приятных. — согласился Фомин. — хотя все это субъективизм чистой воды. Ничего нештатного с нами покуда не произошло.
Он легко вскарабкался на мост, цепляясь за мокрые, вылизанные волнами корневища.
— Кидай сюда чемодан, — сказал он. — Одного не пойму: зачем ты его прихватил?
Тимофеев собрался было разъяснить, да так и замер с открытом ртом.
В тумане по-над Калиновым мостом обозначилось движение. Большая и плотная тень всплыла в белесых клубах и брызгах. Огромные стволы сосен дрогнули под тяжелой поступью.
— Елки зеленые… — сказал Фомин. — Кажется, мы с тобой влипли, Тимофеич.
— Коля, — прошептал тот. — Я его вижу…
17. Что увидел Тимофеев
Чудище и впрямь оказалось поганым.
Оно ковыляло, поминутно оскальзываясь, на двух мощных лапах, напоминавших увеличенные до безобразия ноги ощипанного бройлера. Вдобавок, оно опиралось на толстый пупырчатый хвост, кончик которого плотоядно подрагивал. Две скрюченные ручки, совершенно нелепые для такого туловища, были кокетливо прижаты к чешуйчатой груди. На шее болтался морщинистый кожистый зоб. По бокам сплющенной, как топор, башки горели стеклянистые змеиные глаза…
А все остальное было пасть. Влажная, оранжевая, плотно утыканная белыми, как у кинозвезды, острыми зубами.
Очевидно, это был некрупный, но предельно хищный первобытный ящер вида «тарбозавр-батаар». За каким дьяволом его занесло в седьмой век нашей эры, оставалось только гадать. Судя по голодному трепыханию отвратительного зоба, тарбозавр был не прочь разрешить этот исторический парадокс в тесном контакте с такими же, как и он сам, нарушителями естественного течения времени. Не особо церемонясь, чудище поганое присело на гузку, а затем, оттолкнувшись задними лапами и хвостом,
