закончила мыть свое женское. Так что в конце концов я беру нож, чтобы открыть дверь, опасаясь, что что- нибудь не в порядке. Сара сидит на унитазе, закрытом крышкой, читая мой детский дневник, который сняла с потолка.
– Эта история о маленьком белом слоне очень интересная, – замечает она.
– Да, – соглашаюсь я, отбирая у нее дневник и закрывая его.
– У тебя все еще есть этот слон?
– Да.
– Ты когда-нибудь загадываешь ему желания?
– Нет, конечно, нет.
– Можно мне на него взглянуть?
– Нет. Я не знаю, где он, и мне нужно сейчас отвезти тебя домой.
Я отвожу Сару домой на такси. Перед тем, как выйти, она говорит:
– Завтра мама уходит из дому на целый вечер со своими друзьями. Я хочу, чтобы ты навестил меня около пяти часов и снова проветрил мне шерсть.
– Нет, я не приеду, – решительно возражаю я.
– Я буду ждать, – отвечает она и выходит.
Водитель такси с подозрением смотрит на меня в зеркало заднего обзора, нахмурившись, как мне кажется. Затем я возвращаюсь домой.
Я еще не послал письмо Генриетте, потому что мне нужно решить, не лучше ли позвонить ей.
Глава 8
На следующий день я снова прогуливаю работу. Мне нужно побыть дома и решить, надо ли мне признаваться или нет. Это нелегкое решение. После того, как я целое утро предавался размышлениям, я сделал вывод, что, быть может, мне в конце концов и не нужно сознаваться, потому что Саре явно не причинен вред и я никогда больше не буду это делать. У меня больше нет желания. Я могу продолжать жить дальше своей жизнью.
Однако в два часа я снова ощущаю желание, и это меня пугает. Первые приступы возбуждения медленно, но неумолимо нарастают. Я чувствую себя, как Шалтай-Болтай, приближающийся к тому моменту, когда он вылупится. Внутри меня – монстр, монстр похоти, и скоро он вырвется наружу, и я с радостью приму приглашение Сары заехать к ней, чтобы проветрить ее шерсть. Я боюсь самого себя. Мне нужно заточить себя, пока я не вылупился. Я должен сейчас же себя приковать, пока я еще амбивалентен, пока я еще колеблюсь.
Я снимаю с потолка в ванной свои наручники и несу их в кухню. Приковываю левое запястье к дверце духовки и сажусь на стул. Я закидываю ключ как можно дальше, в гостиную. Мину бросается на него, думая, что это игра, и начинает гонять его, в конце концов скрываясь с ним из виду. Я буду вот так ждать, пока в пять тридцать придет домой Шарлотта и освободит меня.
Мину, которой в конце концов наскучило играть с ключом, садится на пороге кухни, созерцая меня. Она говорит:
«Надеюсь, я не вмешиваюсь не в свое дело, если спрошу, что ты делаешь».
«Клянусь, порой ты так напоминаешь мне привратника Генриетты, с этими твоими чопорными фразами», – отвечаю я.
«О'кей, – говорит она. – А если вот так: „Какого черта ты делаешь?'»
«Оставь меня в покое. Я вылупляюсь».
«Понятно. Дай мне знать, когда закончишь».
Я почти достиг той стадии, когда, не будь я прикован, без всяких колебаний отправился бы к Саре. У меня осталось совсем чуть-чуть сомнений и чувства вины. Я говорю:
«Я могу расколоться в любой момент».
«Это полезно знать», – замечает Мину.
«О боже, это действительно происходит. Я только что почувствовал первую трещину».
«Могу ли я чем-нибудь помочь?»
Я закрываю лицо руками. Я хочу Сару, в этом нет никаких сомнений, и я не испытываю чувства вины по этому поводу. Мне бы хотелось, чтобы я не был прикован. Мне не верится, что я даже думал о заключении в тюрьму за то, что спал с ней. Не так уж я и виноват. Это было не
«О'кей, все кончено. Я вылупился».
«Вылупился? Что теперь?»
«Я хочу, чтобы ты принесла мне тот ключ».
«Понятно», – отвечает она.
«Ты попробуешь?»
«Сливки. Разумеется, жирные. Каждый день в течение месяца. В обмен на ключ».
«О'кей», – соглашаюсь я.
Мину улыбается, ложится и засыпает.
«Ты – бесполезный кусок кошатины», – сержусь я.
«Да-да, душка Джереми», – отвечает Мину во сне.
Единственное, что мне теперь остается – это ждать, когда вернется домой Шарлотта и освободит меня. Что она подумает, застав меня в таком виде? Ей нужны будут объяснения. Возможно, я скажу ей, что я в депрессии и проверяю теорию, согласно которой нужно приковать себя к известному орудию самоубийства, чтобы выйти из состояния депрессии. Вынужденное пребывание вблизи орудий самоубийства воскрешает вкус к жизни, скажу я. Духовка – классическое орудие самоубийства, пусть даже ее теперь и нельзя больше использовать в этом качестве – это не имеет значения, важен символ, важны ассоциации, которые у нас вызывают духовки. Это главным образом происходит в подсознании, ты же знаешь.
И Шарлотта ответит: «Да, знаю», поскольку она психолог и согласится с чем угодно, лишь бы там содержалось слово «подсознание».
Пять часов. Время идет. Звонит телефон. Включается мой автоответчик, и я слышу голос Сары: «Зная тебя, я голову даю на отсечение, что ты не пошел сегодня на работу. Сейчас пять пятнадцать, и ты опаздываешь. Я хочу, чтобы ты
Я не должен допускать, чтобы ее слова слишком меня взволновали. И я пытаюсь сосредоточиться на чем-нибудь другом.
Возможно, идея с орудием самоубийства несколько надуманна. Я мог бы просто сказать Шарлотте, что играл со своими новыми наручниками и случайно слишком далеко забросил ключ. Она спросит, зачем я купил наручники, а я скажу, будто подумал, что с ними можно развлечься. Однако она может придать моим словам то значение, которое я в них не вкладывал, и предложить: «Ты прав, мы могли бы хорошо развлечься с наручниками. Давай поиграем с ними после обеда». Эта мысль вызывает у меня такую тоску и отвращение, что слезы наворачиваются на глаза. Я сердито дергаю дверцу духовки, как раскапризничавшийся ребенок, и она неожиданно легко соскальзывает с петель. Какую-то секунду я раздумываю, уж не оптическая ли это иллюзия. Я не знал, что дверцы духовок так легко срываются с петель. Только потяни – и они соскальзывают. Гопля! Если бы я знал, то приковал бы себя к батарее. Но сейчас я благодарю Бога за свое неведение.
Я бросаюсь в гостиную, чтобы найти ключ и освободиться от дверцы духовки, но его там нет. Наверно, Мину играла с ним до тех пор, пока не закатила в какое-нибудь труднодоступное место. Я ищу ключ, но никак не могу его найти, и наконец мое желание увидеть Сару делает меня таким нетерпеливым, что я покидаю свою квартиру, унося с собой дверцу духовки, как портфель. Я смущен тем, что придется в таком виде предстать перед Сарой, ведь я могу показаться смешным и жалким. Впрочем, ладно – если я потеряю долю привлекательности, появившись с дверцей духовки, то смогу исправить дело, сочинив остроумное объяснение. Если Сара вследствие своего юного возраста поверит – тем лучше.
