– Не знаю. Это очень опасно.
– Я уверена, что тебе нечего беспокоиться обо мне. Даже если я останусь калекой на всю жизнь, это ненадолго.
– Но я также беспокоюсь о себе.
– Ты мог бы сделать это для меня, не правда ли?
И вдруг мне становится стыдно, что я колебался. Поскольку я не могу подарить ей яйцо, украшенное драгоценными камнями, я рискну ради нее своей жизнью.
– Конечно мог бы. Мы это сделаем.
Она подлетает ко мне с широкой улыбкой и целует в рот. Поцелуй затяжной, и это уже не поцелуй в знак благодарности. Я снова ощущаю запах фруктов. Это груша. Запах приятный и сладкий. У всех умирающих внутри – фрукт. Фокус в том, чтобы умереть до того, как фрукт сгниет. Фруктом смерти моего отца был виноград. Я чувствовал его запах. Я уверен, я инстинктивно это знаю, что моим фруктом будет лимон, горький лимон.
Поцелуй все еще длится. Меня отталкивает ее борода. В рот мне попадают волоски, и от этих жестких волосков в сочетании со сладким фруктовым запахом я ощущаю тошноту – меня может вырвать, если я не сделаю усилие. Это хорошо, что я чувствую к ней отвращение – значит, я стал нормальнее, чем раньше, и меня не влечет к маленькой девочке.
Да нет, это не так, я себя обманываю. Я уверен, единственное, что вызывает у меня отвращение – это борода, и ничего больше. Я чудовище, если меня отталкивает бедная умирающая девочка, у которой оказалась борода. Я не могу позволить себе подобные чувства. Я имею в виду, что ее борода – один из
Что я делаю? О чем я думаю? Я совсем запутался в этих абсурдных мыслях. Я перестаю видеть все в истинном свете. То, что у нее борода, – знак судьбы, помогающий мне одолеть соблазн.
Я мягко отталкиваю ее.
– Я могу убивать, но не могу любить? – спрашивает она.
– Нет, это неестественная любовь. Тебе не следует ее хотеть.
– Во-первых, это не неестественная любовь. Во-вторых, я ее хочу.
– Ты мне обещала, что если я останусь твоим другом, ты не начнешь все это с начала.
– Теперь все обстоит иначе. Я скоро умру. Я думала, это значит, что я могу делать всякое.
– Да, много чего, но не все.
– Конечно, не все. Я не могу тебя убить, но могу поцеловать, так?
Я не отвечаю.
– Это должно было случиться, не так ли? – продолжает она. – Сначала я думала, что нельзя. Думала, что я должна проявить благородство и не пользоваться тем, что умираю. Но я не могу. Джереми, я хочу снова заниматься с тобой любовью.
– Нет. Вероятно, именно наша любовь вызвала у тебя болезнь – это во-первых.
– Ты очень хорошо знаешь, что это совсем не так.
Она права. Я знаю, что это неправда, но порой забываю об этом.
– Ну что же, – нахожусь я, – значит, причина, по которой ты хочешь заниматься любовью, вероятно, в первую очередь связана с твоей болезнью. Это ее симптом.
– Послушай-ка вот что. «Вы считаете, что ее опухоль мозга могла вызвать другие симптомы?» – спросила моя мама у доктора. «Вероятно, нет, – ответил доктор. – Впрочем, какие, например?» – «Многие. Например, необычайно сильное сексуальное влечение для девочки ее возраста?» – смущенно произнесла моя мама. «Ни в коей мере», –
– Откуда ты это знаешь? – интересуюсь я.
–
– Генриетта спрашивала доктора при тебе?
– Нет, но я находилась в соседней комнате и все слышала.
– Может быть, ты ослышалась.
– Нет, потому что мама потом повторила мне весь этот разговор. Она запомнила каждое слово так, как я услышала. И не только это: я тоже помню каждое слово именно так, как слышала оба раза.
Возможно, Сара лжет, но сейчас это не так уж важно.
– Сара, – говорю я рассудительно, – я с удовольствием полечу с тобой на дельтаплане. Я рискну ради тебя своей жизнью, но я ни за что не буду с тобой спать.
– Это из-за моей бороды, не так ли?
– Нет, – отвечаю я, надеясь, что говорю правду.
Сара уходит к себе в комнату с огорченным видом. Я решаю дождаться Генриетты, которая должна скоро прийти домой. Когда она появляется, то ее сильно удивляет красивая мертвая золотая рыбка на полу и следы воды на стене, об которую ее швыряли. Она также удивлена при виде крошечной рыбки, плавающей в кастрюле. Она находит плоскую распоротую рыбку в углу гостиной. Каждый раз, как она находит все новых мертвых рыбок, она все больше огорчается, поскольку эти находки рисуют не слишком лестный портрет умственного состояния ее дочери.
– Вы собираетесь это сделать? – спрашивает меня леди Генриетта.
– Сделать что?
– Выполнить ее последнее желание.
– Я полечу с ней на дельтаплане.
– Я имела в виду не это. Это не ее последнее желание. Это просто желание умирающей девочки. Я имела в виду другое.
– Она сказала вам об этом?
– Да.
– Вы хотите, чтобы я это сделал?
– Вам решать.
– Я не выполню его. Я не думаю, что это было бы правильно.
– Должны ли последние желания быть правильными?
– Нет, но они не должны быть плохими.
– Разве вся суть последнего желания не заключается в том, что раз в жизни вы можете пожелать чего- то плохого, и люди исполнят вашу просьбу?
– Нет, – отвечаю я. – В жизни есть вещи, о которых не следует просить даже в последнем желании.
– Вы делаете это для ее собственного блага?
– Почему? Вы считаете, что ей повредит, если она переспит с кем-нибудь перед смертью? Безусловно, здесь не может идти речь о психологической травме, сказывающейся с годами.
– Нет, но я считаю, ей будет спокойнее в последние минуты ее жизни, если ее последнее желание не будет исполнено.
– Вы хотите сказать, что она будет счастливее?
– В этом случае главное не счастье. Это не имеет значения, это тривиально.
– А что же главное?
– Покой и безмятежность.
– Вы не думаете, что этого у нее будет полно после смерти?
Я делаю паузу.
– О'кей, значит, вы хотите, чтобы я трахнул вашу девочку? – Я надеюсь, что если шокирую ее, то она примет мою точку зрения.
– Вам решать.
– Я чувствую, что не должен этого делать.
