– Или, скорее, вы боитесь, что не сможете.
– Что вы хотите сказать? – спрашиваю я, не сомневаясь, что она имеет в виду бороду.
– Это из-за бороды, не правда ли? – спрашивает она.
– Нет, но если бы это было так, я поблагодарил бы бороду, потому что она заставляет меня правильно себя вести.
– Вы только что перешли на настоящее время, и это означает, что вы только что признали, что дело в бороде.
– Можете думать так, как вам угодно.
Люди начинают аплодировать, и когда мы обедаем в других ресторанах.
В последнее время Сара начала подбрасывать монетки, спрашивая Судьбу, будет ли она жить или умрет.
– Все в жизни – это пятьдесят процентов шансов, – говорит она, оправдывая то, что подбрасывает монетки.
– Нет, почти ничего, – не соглашаюсь я.
– Орел означает, что я буду жить, решка – что я умру, – продолжает она, проигнорировав мой ответ. Она подбрасывает монетку. – Орел. – И в самом деле орел. Она подбрасывает еще раз. – Снова орел! – Да, снова орел. – Это значит, что судьба дважды сказала мне, что я буду жить. Судьба подтверждает свой ответ.
– А если бы у тебя сейчас два раза выпала решка, что бы это означало?
– Это означало бы, что я слишком надоедаю Судьбе, и она хочет, чтобы я оставила ее в покое. Она больше мне не отвечает, а предоставляет давать ответы слепому случаю.
Мы летим на дельтаплане. Сара перестала бриться, поэтому все принимают ее за молодого человека. Моя борода стала почти такой же пышной, как у нее. Она начала отращивать свою раньше меня.
Мы летим каждый на своем дельтаплане, оба – с инструкторами. Попугай следует за нами. Он большой, небесно-голубой с белым. Слезы бегут у меня из глаз, от ветра и от моих мыслей. Моя борода словно приклеилась к щекам; у нее, наверно, тоже. Изредка до меня доносятся обрывки любимой фразы попугая: «Смерть и умирание». Когда он кружит вокруг нас, я слышу: «и умирание», или «смерть», и даже «не пора?» и «скоро?».
Когда мы приземляемся, Сара говорит, что в восторге от дельтапланеризма и что никогда в жизни ей не было так хорошо. Это было в самом деле незабываемо. Неожиданно она спрашивает меня, как поживает Лора и каково это – жить с ней. Я говорю, что это приятно.
– Вы проводите вместе много времени? – продолжает расспросы Сара.
– Да, когда она дома. Но ей часто приходится уезжать на несколько дней, чтобы давать представления в других городах.
– А сейчас она в отъезде? – спрашивает Сара.
– Да. Она уехала на два дня в Калифорнию.
Фрукт в Саре созревает. Он издает более изысканный аромат, но этот запах вот-вот может стать неприятным.
В ту ночь Сара ко мне приезжает, в платье цвета солнца, с бородой. Она хочет, чтобы я побрил ей бороду. Говорит, что это важно, исполнено значения, интимно, чувственно и романтично.
– Ты не сможешь устоять передо мной, когда побреешь меня, – говорит она.
Мы идем в ванную, и я начинаю брить ей бороду, но внезапно разражаюсь неудержимыми рыданиями. Тогда Сара тоже начинает плакать. У нас течет из носа на усы, а слезы из глаз капают на бороду. После того, как я сбрил половину бороды, мы начинаем целоваться и сжимаем друг друга в объятиях, все еще плача. Потом Сара уходит и ложится на мою кровать. Я достаю маленького белого слона, вешаю на золотую цепочку и надеваю его Саре на шею. Она узнает его, так как читала историю о нем в моем дневнике. Она благодарит меня и, сжав слона в ладони, молча загадывает желание. Я ложусь рядом и обнимаю ее. Если бы в этот момент она снова попросила меня заняться любовью, я бы не отказался, несмотря на то, что полбороды еще на месте. Но она не просит. Мы засыпаем в слезах.
Мне снится странный кошмар: будто Сара хочет приковать меня наручниками к ножке кушетки. Сначала я отказываюсь, но она настаивает, и в конце концов я соглашаюсь. Потом она передумывает и приковывает меня к нижнему ящику одного из шкафов для картотеки, которые Лора купила, чтобы я чувствовал себя как дома. Я понимаю, что мне суждено быть рабом шкафов для картотек. Потом Сара спускает мне брюки, садится на меня и, все еще в платье цвета солнца, с половиной бороды, занимается со мной сексом. Затем, все еще во сне, открывается дверь моей квартиры и входит мой друг Томми – в этот момент Сара перестает двигаться и замирает, сидя на мне.
– Дверь была открыта, так что я вошел, – говорит он.
У Томми особые отношения с дверями. Они никогда не бывают для него закрыты – просто не позволяют себе с ним ничего подобного. Они всегда открыты, если только не заперты. А я забыл запереть свою дверь.
– Как дела, дружище? – спрашиваю я нарочито небрежным тоном.
– Чудесно. Я оказался поблизости, так что решил забежать. Ты занят?
– Нет, вовсе нет, – отвечаем мы с Сарой.
– Не думаю, что мы встречались, – обращается он к Саре и пожимает ей руку. Он не отпускает замечаний по поводу половины ее бороды.
Они болтают о пустяках, но я не прислушиваюсь, так как пытаюсь придумать для Томми объяснение, почему я прикован к шкафу для картотек и почему на мне сидит Сара – на случай, если он спросит. Но они продолжают беседовать, и я вдруг чувствую себя чем-то вроде кушетки – несущественным.
– А что это вы, ребята, тут делаете? – в конце концов спрашивает Томми.
– Мы разыгрываем известную сказку «Принцесса на горошине», – объясняю я. – Я играю роль перины.
– И горошины, – добавляет Сара.
– Есть от него какой-нибудь прок? – спрашивает у нее Томми.
– Да, особенно в роли горошины.
– А зачем наручники?
– Потому что я предмет, – отвечаю я, бросая сердитый взгляд на Сару. – Перины и горошины – неодушевленные, беспомощные предметы.
Наконец Томми уходит, попросив нас не вставать – он выйдет сам. И на этом кончается сон.
Утром я чуть ли не ожидаю, что Сара спросит, нельзя ли приковать меня наручниками к одному из шкафов для картотек, но она этого не делает. Она просит меня сбрить оставшуюся бороду, что я и делаю, а потом – проводить ее домой на метро, потому что ей хочется проехаться в метро в платье цвета солнца. Так мы и поступаем.
Когда мы прибываем в квартиру Генриетты, то застаем ее в постели. Одеяло натянуто до самого носа. Даже пальцев не видно.
– Что случилось? – спрашиваем мы.
– Ничего. Просто я немного простудилась. – Она смотрит на Сару. – Ты побрила бороду.
– Нет. Меня брил Джереми. Ты не думаешь, что ему это хорошо удалось?
– Да. Выглядит мило.
– У него это получается лучше, чем у нас. Ты бреешь меня так, как бреешь себе ноги и под мышками. Я бреюсь так, как брила бы голову кукле. А Джереми бреет меня так, как настоящий мужчина бреет бороду настоящей женщине.
– Да, – отвечает Генриетта из-под одеяла. – Тебе бы нужно пойти и рассказать об этом твоему попугаю.
В ту самую минуту, как Сара выходит из комнаты, Генриетта сбрасывает одеяло и подходит к туалетному столику, на котором – бутылочка медицинского спирта, бинты, ватные шарики и тюбик вазелина.
– Что вы делаете? – спрашиваю я.
– Я себя поранила.
