рассказывал, что никогда женат не был, что о такой, как я, всю жизнь мечтал и так далее. Мама его, как выяснилось, не умирала вовсе, а преспокойненько в Воронеже жила. Этот горе-жених как раз к нам домой приехал благословение родительское просить. Я еще ничего не знала. Встали мы с ним на колени перед родителями. А они и говорят мне: 'Вставай с колен, Надя'. Меня Надей в миру звали. У меня как что-то оборвалось внутри. Встаю. А они и говорят, что Аркадий Ионович такой-то и такой-то, а потом спрашивают меня: 'Хочешь ты за такого человека замуж идти?'. Я как закричу: 'А откуда вы все это про него знаете?!'. А они у моего горе-жениха спрашивают: 'Правда то, что мы говорим, или нет?'. Тут он мог бы запираться, но он рот открыл, глазами хлопает и противным таким, заискивающим голоском отвечает: 'Правда… Но я сейчас все объясню'. Мне горько-горько стало, и я в свою комнату побежала. Голова у меня, как ватой набита, бегу, ничего не соображаю. Мать за мной: 'Доченька, только глупостей не делай!'. Вбежала я в комнату и сразу взглядом с рублевским Спасом встретилась. Он спокойный такой, мирный-мирный, добрый, как сама тишина… И тут меня осенило: 'Обет, – думаю, – обет-то я дала в монастырь уйти, а не выполнила. Вот и наказание!'. Потом, правда, поняла я, что не наказание это вовсе никакое, а милость Божия. Отвел Господь от беды. Если бы я с этим Аркадием Ионовичем расписалась да повенчалась, вот было бы наказание! А так… – сестра Неонилла незаметно смахнула рукой навернувшуюся слезу, – отделалась легким испугом. Тогда уж я всерьез начала в церковь ходить. Но и опять в монастырь наш не сразу попала. Пожила я в больших монастырях, посмотрела… Два раза домой возвращалась. Верно преподобный Паисий Величковский писал: 'Не стремитесь жить в больших и славных обителях'. Почти до отчаяния дошла. Родители меня и так с горем пополам в монастырь отпустили, а тут, когда увидели, что я все время домой возвращаюсь, стали снова на замужество намекать. Я в ужасе: мне и в миру жизни нет, и в монастыре. Что делать? Промытарствовала я так два года. А тут один инок на Валаамском подворье мне говорит: 'У тебя потому с монастырем ничего не получается, что искать-то нужно не монастырь, не стены, а духовного наставника. Это самый главный вопрос, и не только монашеской, но и вообще христианской жизни. Есть, – говорит, – одна замечательная игуменья, мать Антония. Она лет двадцать в Киеве келейницей на дому у одного катакомбного владыки была. А он был делатель молитвы Иисусовой. Она от него многому научилась и постриг приняла, и игуменство. Добрая она, любвеобильная, опытная – истинная мать своим дочерям духовным. Дверь ее кельи для сестер всегда открыта. Она с ними и на клиросе, и в трапезной, и на послушаниях. Помыслы ей сразу же можно исповедать, если нужда есть. В общем, езжай в N-ский монастырь. Он недалеко от Москвы. Посмотри, может, тебе там понравится'. Я того инока поблагодарила, а сама думаю: 'Как же я поеду? Матушка меня не знает'. И вот поехала я как-то в Троице-Сергиеву лавру на богомолье. Мне легко было по монастырям на своей машине ездить. Стою в Троицком храме на литургии. Молюсь у мощей преподобного Сергия Радонежского. Прошу его, что коли есть воля Божия, пусть откроется мне дорожка в N-ский монастырь. И что ты, мать, думаешь? Оборачиваюсь как-то непроизвольно и вижу: сзади благообразная игумения стоит. Меня как будто толкнули к ней. 'Благословите, – прошу ее, – матушка. А как вас зовут?'. Она улыбнулась тепло, благословила и отвечает: 'Грешная игумения Антония N-ского монастыря'. Тут у меня в глазах почернело. Я ей в ножки повалилась и зарыдала: 'Матушка, возьмите в монастырь. Я в миру погибну!'. Вот наша добрая матушка меня, дуру такую, и взяла. Несколько лет прошло, меня уж и в рясофор постригли, и не разу я не пожалела, что в монастырь пошла. А то, что красоту природы и вообще искусство люблю, так ведь в монастыре только истинная красота и открывается. Та духовная красота, которая мир спасет. Светские искусствоведы с литературоведами гадают, что это за красота такая, о чем это Достоевский писал. А Красота-то Эта – Христос.
– Ну, Неонилла, – перевела дух монахиня Фекла, – исто-о-ория у тебя! Книгу написать можно. Таких Неонилл нет во всем мире – одна здесь, а другая в Сибири, как у нас говорили. Спаси Господи, что поделилась. И как только тот зверюга тебя помиловал, не пойму. Да-а. Господь сохранил.
– Не зверюга он. Я в его глаза заглянула, когда он передо мной на мгновенье остановился. Грустные у него глаза были, безнадежно грустные… Ладно, матушка, – спохватилась инокиня Неонилла, – совсем я тут заболталась. Прости. Завтра вставать рано, а еще молитвы 'На сон грядущим' прочитать нужно. Мать- игумения не похвалит за поздние разговоры.
– Ты меня прости, сестра. Загляни на днях в пошивочную, мы скоро облачение священническое шить кончим. Тебе ведь везти.
– Хорошо, матушка, загляну. С Богом. Ангела Хранителя.
– И тебе того же, солнышко.
Глава девятнадцатая.
Гора соблазнов
Влас вышел из метро. Погода хмурилась. Ночью неожиданно потеплело, и утром пошел снег с дождем. Из-за слякоти то и дело приходилось перепрыгивать через огромные лужи, наполненные густой темно- бурой кашицей. Влас не раз пожалел, что он не на машине (его 'Жигули' конфисковали после суда). Порасспрашивав прохожих, он без особого труда нашел нужную улицу и автокомбинат. Около ворот повернул налево и поднялся вверх по железной лестнице. Как и говорил Князев, перед Власом предстала небольшая бетонированная площадка, в глубине которой вырисовывалась мощная металлическая дверь. Около двери Влас увидел большую табличку красивой чеканной работы под старину, с длиннющей надписью. Надпись гласила: 'Благотворительный Фонд Широкого Профиля 'Утренняя Звезда' – Филиал Содружества Автономно Творящих Авторов, Независимых Агентов'.
– Что за абракадабра? – поморщился Влас и нажал кнопку переговорного устройства.
– Вы к кому? – раздался из микрофона суровый мужской голос.
– Я по приглашению Князева.
Замок щелкнул и открылся. Влас потянул дверь. Она поддалась, и он вошел внутрь. В холле его встретил крепкий молодой человек в военизированной форме. Он как-то неприятно улыбнулся и, указывая Власу на лестницу, сказал:
– Господин Князев ждет. Второй этаж. Кабинет номер один. Влас поднялся на второй этаж и оказался в небольшом коридоре, где, кроме кабинета номер один, находилось еще три других кабинета. Однако, все двери были плотно закрыты, и никаких признаков жизни не наблюдалось.
– Можно?! – громко спросил Влас, постучав в дверь кабинета номер один.
– Пожалуйста-пожалуйста, дорогой Влас Александрович, – раздался из-за двери деланный голос Князева.
Когда Влас вошел в кабинет, ему бросилась в глаза поразительная роскошь, мало сочетавшаяся с простотой обстановки холла и коридора, да и с самим серым невзрачным строением, в котором разместился офис.
Князев восседал за массивным квадратным столом из красного дерева, в высоком кожаном кресле с бронзовыми ручками в виде львиных голов. Над столом висела большая, но в то же время изящная хрустальная люстра. Почти всю правую и левую стены кабинета занимали антикварные книжные шкафы. Содержание шкафов было не менее антикварным. На полках красовались ряды старинных книг в кожаных, тисненых золотом переплетах. Пол был устлан мягким темно-коричневым ковром такой толщины, что нога проваливалась в него чуть ли не по щиколотку. Но самым необычным было то, что в кабинете совершенно отсутствовали окна. Можно было предположить, что одно единственное окно все же располагалось в стене за спиной Князева. Однако почти все пространство этой стены занимало величественное зеркало в резной деревянной оправе. 'Странный кабинетик', – оценил Влас.
– Очень рад, любезный Влас Александрович. Чрезмерно рад, – приветствовал гостя Князев, протягивая к нему обе руки. Внешность Князева оказалась под стать голосу – как будто бы милому, но с червоточиной слащавой лицемерности. Это был сухопарый крепкий мужчина лет сорока с чувственным ртом, высоким лбом и острым подбородком, украшенным клинообразной бородкой. Держался он крайне любезно, даже согнулся в уважительном поклоне, но взгляд его колких бегающих глаз, казалось, не предвещал ничего доброго.
– Милости просим, садитесь, голубчик, – продолжал в прежнем духе Князев, усаживая Власа на
