Глава двадцать третья.
Первое февраля
Мать Василисы, Ольга Павловна, работала в школе учительницей пения. Еще затемно, отправляясь на работу первого февраля, она обнаружила в почтовом ящике письмо от дочери.
В письме, кроме прочего, Василиса просила спеть свою любимую песенку 'Кораблик'. С трудом пробираясь по заснеженным улицам среди одноэтажных домов старого Иркутска, Ольга Павловна представляла себе, как, вернувшись с работы, возьмет старенькую гитару и споет для дочери песенку 'Кораблик', а дочь в это время в невероятно далекой Москве будет сидеть и стараться услышать песнь матери. 'Обязательно услышит!', – думала Ольга Павловна.
В два часа дня первого февраля Влас позвонил мамаше, чтобы напомнить о предстоящем визите:
– Катя, здравствуй. Это Влас. Я приеду в четыре часа.
– Привет, – ответила мамаша своим обычным писклявым голосом. – Ой, слушай, какой молодец, что позвонил. Сегодня ничего не получится. Приезжай завтра.
От такого поворота событий у Власа чуть трубка из рук не выпала.
– В чем дело?! – возмутился он. – Я же предупреждал!
– Не психуй, малыш, – заигрывающе ответила мамаша, – не все коту масленица.
– Давай, не крути! Толком объясни, почему сегодня нельзя.
– Почему, потому, что кончается на 'у', – передразнила мамаша. – Ты кто такой, поэт? Ты хоть задумывался: кто ты есть? Ты – простой человек! Мы, конечно, тебя уважаем и рады у нас видеть, но ты – простой человек. Понимаешь?
– Нет…
– Я перед тобой отчитываться не обязана, ну уж ладно, по дружбе скажу. Сегодня Василису заказал наш постоянный клиент и, между прочим, покровитель. Высокопоставленный человек. Из верхов! – гордо заявила мамаша. – Мы ему отказать никак не можем. Он вне очереди. Се ля ви! Теперь понял?!
После такой новости первым душевным порывом Власа был страх за Василису: 'Она не сможет! И что будет?! Ужас! А если ее принудят? Насилие не только над телом, но и над душой! Только бы с собой не покончила или его не убила'.
– Вижу, что понял, – ободряюще сказала мамаша. – Да не грусти ты! Я же тебя учила не влюбляться в наших девочек. Но раз влюбился, тогда запомни, поэт, если мы кого любим, то уж любим. А спать – это просто работа, и она на любви не отражается. Так что, если тебя Василиска любит, то не волнуйся, за одну ночь не разлюбит.
Пока мамаша читала Власу нотации, он анализировал ситуацию: 'Если сказать, что приеду к другой девочке, и все же с парнями нагрянуть, то шансы в общем-то те же, что и раньше. Хотя нет, мамаша может что-нибудь заподозрить. Но дверь-то она откроет. Правда, этого кадра из верхов охрана сопровождать может. Тогда ситуация осложнится, и все сорвется. И тогда уж в другой раз не сунешься. Может, действительно, до завтра подождать? Но как ждать? Василису-то не бросишь?'.
– Спасибо за объяснения, – поблагодарил Влас и, стараясь глубже вдыхать, чтобы не было слышно дрожи в голосе, спросил:
– Кать, а как Василиса к перемене расписания отнеслась?
– Ой, она обрадовалась. Я же тебе доходчиво объясняю: мухи отдельно, котлеты отдельно. Не путай любовь с работой. Допустим, она тебя любит. Но что она за тебя получает? Копейки. А за этого субчика она жирный навар получит. Денежки-то ей тоже нужны. Вот она и обрадовалась. Прямо расцвела вся и бросилась прихорашиваться и лицо красить.
– Правда?!
– Наивный мальчик, – посетовала мамаша. – Голая правда, абсолютно голая! Береги себя. Завтра приезжай обязательно. Василиса будет счастлива. Гуд ба-а-ай.
Мамаша повесила трубку. У Власа на глаза навернулись слезы.
Возвратившись с работы, Ольга Павловна еще раз перечитала письмо дочери. Тяжело вздохнула. Грустна была разлука. Утешало лишь то, что у Василисы в столице все хорошо складывалось.
'Вот папочка порадуется письму', – предвкушала Ольга Павловна. Она сняла со стены портрет Василисы и поставила его в центре круглого стола, который был покрыт красивой, но уже выцветшей скатертью. Перед портретом Ольга Павловна установила на подсвечнике белую парафиновую свечу. Потом она бережно погладила висевшую на стене дедушкину итальянскую гитару и, устроившись с ней напротив портрета, запела своим плакучим, как ветви ивы, голосом:
Ольга Павловна остановилась, не спев последний куплет. Слезы сдавили горло. 'Какое светлое и грустное чувство. Как после молитвы, – думала она. – А я ведь так мало за дочь молюсь. Мне батюшка в церкви говорил, что молитва матери со дна моря достает. А я…'. Ольга Павловна отложила гитару, прошла в угол комнаты, где на серванте стояло несколько икон, и со слезами обратилась к Матери Божией:
– Матушка родимая, Богородица. Ты Сама Мать. Ты всех матерей понимаешь. Сохрани мою доченьку, мой цветочек, мой Василечек. Не умею я молиться, не знаю, что просить. Но Тебе, Пречистая, все без слов известно. Попроси у Господа то, что нужно моей доченьке. Ты Сама знаешь что, Матушка родимая Богородица.
Глава двадцать четвертая.
Из дневника Василисы
