— Но вы же будете домоправительницей, — напомнил он. — Конечно, вам нужна униформа.
— В двадцать первом веке?
— Мы обсудим детали в ваш первый день.
Она стиснула маленькие ровные зубы.
— Ладно, сукин вы сын. Но собачья еда тоже за ваш счет.
— Буду только рад. Ожидаю вас завтра в семь.
Все еще неудовлетворенный, он пошел к выходу. Чего-то он не предусмотрел. Нужно сделать все, чтобы она ясно поняла свое положение, и Колин ломал голову, пока не нашел тот последний гвоздь, который окончательно заколотит крышку гроба.
— Кстати, вам полагается входить через заднюю дверь.
Экономка Колина Берна!
Шугар Бет металась по дому, пока не разозлила Гордона настолько, что он сомкнул челюсти на ее щиколотке и отказывался отпустить, пока не доказал ей всю бессмысленность сопротивления. Шугар Бет наклонилась, чтобы проверить, все ли в порядке с ногой, но пес был слишком умен, чтобы кусать до крови.
— Ничего, жирняк, когда-нибудь ты все-таки оставишь следы на коже, и тогда я тебя вышвырну на все четыре стороны.
Он отошел и принялся лизать брюхо.
Она в гневе потопала наверх, надеясь хорошенько отмокнуть в горячей воде и немного успокоиться. Войдя в ванную, она спустила пожелтевшие жалюзи на единственном окне, сбросила одежду на черно- белые кафельные соты, напустила воды в старомодную ванну на львиных ножках, насыпала туда древнюю соль с запахом ландыша и легла, пытаясь думать о положительных моментах.
Она уже прочесала каждый дюйм вокзала, каретного сарая и студии, и осталось всего одно место. Френчменз-Брайд. Больше Таллуле негде было прятать картину. Но почему она не забрала ее до переезда Берна? Наверное, была уже слишком больна.
Линкольн Эш прибыл в Парриш весной пятьдесят четвертого. До того он ютился в квартирке на Манхэттене без горячей воды и душа и целыми днями торчал с таким же нищим Джексоном Поллоком (Художник, основоположник направления, называемого абстрактным экспрессионизмом) в баре «Сидар» в Гринич-Виллидж. Уже успевшие добиться признания художники презрительно фыркали при виде работ тех, кого сами же прозвали дриппингами (Имеется в виду особая техника письма, при которой холсты получаются словно в брызгах и потеках краски.), но публика уже тогда заинтересовалась ими, включая бабушку Шугар Бет, считавшую себя покровительницей авангардного искусства. Она согласилась предоставить ему крышу и стол на три месяца, студию для работы и маленькое пособие, что позволило ей бахвалиться направо и налево, выставляя себя первой женщиной в Паррише, заимевшей в доме собственного, можно сказать, придворного художника. В то время Гриффину было шестнадцать, и он любил повторять, что научился курить сигары и пить хорошее виски у Линкольна Эша.
Вода дошла почти до бортика ванны, и Шугар Бет закрыла кран ногой. Стоит вспомнить о кладовых и каморках самых странных форм, в изобилии имевшихся во Френчменз-Брайд. А потайной шкафчик на чердаке… Его когда-то заказал дед, «на случай если эти идиоты в Вашингтоне снова решат вернуть „сухой закон“«. Знает ли Берн об этом шкафчике? Таллула наверняка знала.
Вряд ли теория Берна о том, что Таллула уничтожила картину, имеет основание. Ее скорее мучила другая, не менее тревожная мысль. Берн купил дом. Вместе со всем содержимым? Этого она не знает. И что, если теперь картина принадлежит ему? Она не разбиралась в праве на собственность и не могла позволить себе нанять адвоката. Если картина найдется, придется тайком вынести ее, ничего не объясняя Берну. Не слишком приятная перспектива. Но она и не станет так рисковать, потому что полученные за картину деньги пойдут на содержание Дилайлы в Брукдейле. А сама она вернется в Хьюстон и найдет работу официантки, пока не добьется лицензии риелтора.
Она долго не могла уснуть, а пробудилась от кошмара и с минуту лежала в темноте, мокрая от пота, с колотящимся сердцем, не в силах отрешиться от сна. Обычно храп Гордона ее раздражал, но теперь хриплые звуки, доносившиеся от изножья кровати, служили утешительным напоминанием о том, что она не одна в мире.
Она снова видела Уинни. Не ту изящную женщину, встреченную на прошлой неделе в магазине, но неловкую, неуверенную в себе девочку, прятавшуюся за волной темных волос и укравшую то, о чем Шугар Бет мечтала больше всего на свете.
«Папочка, знаешь, ты был настоящим подонком».
Она не могла точно припомнить, когда узнала о второй семье отца: обрывки разговоров, случайно оброненные замечания… встречи с отцом в тех местах, где ему никак не следовало быть. Наконец она поняла кое-какие потаенные механизмы его отношений с обеими женщинами своей жизни. Дидди была живой, переменчивой, непостижимой Скарлетт О'Хара, Сабрина — нежной заботливой Мелани Уилкс, но в ее памяти намертво запечатлелось полное равнодушие отца.
— Смотри, как я делаю колесо, папочка!
— Не сейчас, Шугар Бет. У меня дела.
— Пойдешь на мой танцевальный утренник?
— У меня нет времени. Нужно работать, чтобы заплатить за те туфли, которые ты так усердно пачкаешь в грязи.
Она подходила к нему с книгой, прося почитать, только, для того, чтобы увидеть, как он встает, прежде чем она сможет забраться ему на колени. Он отходил к телефону как раз в тот момент, когда она приносила рисунок, сделанный специально для него. Она всегда подозревала, что умение обольщать мужчин далось ей так легко, потому что в ее арсенале с самого детства было полно тех детских уловок, которыми она пыталась привлечь внимание отца. И ни одна не сработала.
В третьем классе она обнаружила, что не единственная дочь у отца. И все случилось из-за его недовольства школьными успехами Шугар Бет.
— Получила тройку по арифметике? У тебя куриные мозги, Шугар Бет. Истинная дочь своей матери.
Он не понимал, какой пыткой были для нее уроки. Высиживать за партой целые часы, когда больше всего хотелось смеяться и танцевать, прыгать через веревочку с Линн и играть в Барби с Хейди. Украшать маленькие кексы с Эми и вместе с Мэрилин подпевать «Би Джи» (Английская поп-группа, состоявшая из трех братьев: Барри, Робина и Мориса Джибб). Однажды, когда отец довел ее до слез очередными сетованиями на тупость и нежелание учиться, она решила, что он не любит ее из-за плохих оценок.
Целых шесть недель она изо всех сил пыталась изменить ситуацию. Она перестала шалить на уроках и старательно делала невыносимо скучные домашние задания. Слушала учителя, вместо того чтобы болтать, больше не рисовала смеющиеся рожицы в тетрадках и в конце концов добилась круглых пятерок. К тому времени когда одним апрельским днем она принесла домой табель, ее почти тошнило от возбуждения. Дидди ахала и охала над ней, но не ее одобрения добивалась Шугар Бет. Дожидаясь отца, она воображала, как он улыбнется, увидев табель, как подкинет ее в воздух и засмеется. «Что за умная у меня дочь! Я так горжусь тобой, моя Шугар Бет! Поцелуй своего папочку, да покрепче!»
От волнения она не могла есть. Уселась на веранде, высматривая его машину. Когда совсем стемнело, а отец так и не появился, Дидди сказала, что все это не имеет значения и ей лучше идти спать.
Но девочка так не считала. В субботу утром, проснувшись и обнаружив, что он уже уехал, она схватила драгоценный табель — магический пропуск в мир отцовской любви — и тайком ушла из дома. Она и сейчас видела, как мчится по двору к своему розовому велосипеду и швыряет табель в корзинку…
Прыгнув в седло, она полетела по Мокингберд-лейн: ноги в кроссовках усердно работают, теплые от солнца заколки для волос в форме приносящих удачу подков греют голову, сердце поет.
«Наконец-то папочка полюбит меня!»
Она уже не помнила, откуда знала, как найти дом, где отец иногда оставался с другой леди, и почему посчитала, что сегодня утром он будет именно там. Зато помнила аккуратное кирпичное бунгало, стоявшее в глубине улицы, с опущенными шторами на передних окнах. Шугар Бет оставила велосипед на подъездной дорожке, за отцовским автомобилем, взяла из корзинки табель и взбежала на крыльцо.
И остановилась, услышав доносившийся откуда-то его голос. Повернула к забору, окружавшему
