— Висел на обратной стороне двери. Я случайно заметил, когда зашел посмотреть на нее.
— Она знает, как мы ненавидим подобные вещи. Поэтому и развешивает их повсюду.
— Если она так ведет себя сейчас, что будет в шестнадцать лет?
Уинни не посмела высказать свои самые мрачные опасения. А вдруг наследственность скажется, и Джи-джи превратится в копию Шугар Бет: эгоистичную, злобную, распущенную…
Райан отправил постер в корзинку для мусора и скрылся в гардеробной. Он вроде как не заметил ее ночнушку, да и с чего бы вдруг? У нее целые шкафы соблазнительных вещиц, и почти каждую ночь он видит ее в чем-то новом. Иногда ей хотелось выбросить все это и поехать в «Уолмарт» за уютной фланелевой пижамой.
Пока он переодевался, она скользнула под одеяло и открыла книгу, оставленную на тумбочке. Но даже не сделала виду, что читает. Слишком больно терзало воспоминание об уродливой сцене: Райан на коленях у ног Шугар Бет. Как ужасно она просчиталась! Вынудила мужа сделать выбор. Принять чью-то сторону. И он выбрал не ее.
Уинни тошнило от ревности. Весь вечер он следил за Шугар Бет, о нет, не открыто, разумеется. Но нельзя прожить с мужем столько лет, не понимая, о чем он думает. Сегодня Уинни придется соблазнить мужа и ласкать, пока не вскружит ему голову настолько, что он забудет о Шугар Бет.
«Дай мне его, беби-и-и…»
Совсем как в третьеразрядном порно. Но мысль о стонах, объятиях, поцелуях, всех этих усилиях не вызывала ничего, кроме тоски и неприязни.
Голый Райан вышел из душа, лег в кровать. И повернулся к ней лицом. Стоило прижаться к нему, как он мгновенно отвердел, протянул руку и стал гладить ее волосы. Палец проник под бретельку ночнушки и задел сосок.
«Дай мне его, беби-и-и…»
Она была обязана ему всем. Но сейчас отвернулась якобы для того, чтобы положить книгу на тумбочку. И сказала нечто совершенно для нее необычное:
— Я неважно себя чувствую. Пожалуй, мне стоит лечь в спальне для гостей.
Золотисто-карие глаза наполнились сочувствием.
— Что случилось?
— Желудок немного расстроен. — Она откинула одеяло и свесила ноги с кровати. — Не хочу будить тебя, если придется вставать.
Он осторожно потер ее поясницу.
— Я не возражаю.
— Нам нужно выспаться, — возразила она и отошла от кровати, не поцеловав мужа на ночь. Собственное поведение поражало и возмущало ее. Именно сегодня, когда настоятельно требовалось соблазнить мужа, она не смогла заставить себя его поцеловать. Он был ей противен. Противны его красивое лицо, безупречные манеры, бесконечная заботливость. Противно вечно чувствовать себя вторым сортом, И особенно противно притворяться, что он ей нравится, хотя это вовсе не так. Любить его — да. Она любит мужа всем сердцем. И это никогда не угаснет. Но сейчас она не могла вынести самого его вида.
Она захватила халат, лежавший в изножье кровати, и повернулась к двери.
— Утром Джи-джи непременно станет вопить из-за воскресной школы. Предоставляю тебе управиться с ней.
Он приподнялся на локте, насмешливо глядя на нее.
— Согласен.
Она велела себе не произносить больше ни единого слова, убраться в гостевую спальню и закрыть за собой дверь, прежде чем успеет натворить дел.
— Я собираюсь купить несколько пижам.
— Я не ношу пижамы.
— Для себя.
Он выдал свою патентованную чувственную улыбку.
— Мне нравится то, что сейчас на тебе.
— Значит, тут мы расходимся во мнениях.
Он мигом перестал улыбаться.
— Ты устала.
Устала и корчится от омерзения. И он знал почему. Только не хотел говорить вслух. Предпочитает игнорировать призрак, не оставлявший их все четырнадцать лет. Впрочем, как и она. Потому что их брак хрупок, как яичная скорлупа, и оба боятся его разбить.
— Устала, — согласилась она, вымучив неуверенную улыбку. — Утром испеку тебе оладьи.
Можно подумать, гора оладий залечит все раны. Перекинет мост через разверзшуюся пропасть.
Она выключила свет и шагнула к выходу.
— Хочешь, я разотру тебе спину? — спросил он.
— Нет. Мне совсем этого не хочется, — бросила она, переступая порог.
Войдя в кухню, Колин увидел стоявшую на табуретке Шугар Бет. Она убирала в шкаф очередной поднос. Был уже час ночи. Распорядитель уехал, а Шугар Бет, похоже, едва держалась на ногах, но по-прежнему доказывала, что возьмет любой мяч, посланный Колином. Какой же из ее мужчин пытался погасить такой гордый дух?
— Вы совсем измучены. Идите домой.
Она только сейчас заметила собаку.
— Что здесь делает Гордон?
— Я пошел в каретный сарай, чтобы вывести его, и он потащился за мной. Учтите, он успел сжевать один из ваших шлепанцев.
— Он ненавидит меня.
— Собаки не могут ненавидеть хозяев. Это противоречит естественному ходу вещей во вселенной.
— Так я и поверила.
Шугар Бет спрыгнула с табуретки, и, когда ставила ее на место, он заметил темные тени у нее под глазами.
— Оставьте в покое эту чертову штуку. Завтра я обо всем позабочусь.
Она прижала табуретку к бедру и удостоила его взглядом, полным неприкрытого издевательства.
— Только посмотрите на него! Угрызения совести сочатся из каждой поры. Надеюсь, вы не собираетесь зарыдать? Потому что, откровенно говоря, этого мне не переварить.
— Попытаюсь сдержать слезы. А теперь идите спать. Утром я выпишу вам чек.
— Чертовски верно, выпишете. И заплатите сверхурочные за сегодняшнее представление. Но дважды ноль — все равно ноль, верно? Господи, что за скряга! Может, не трать вы столько на модный парфюм и записи Барбры Стрейзанд, и смогли бы заплатить мне, сколько я стою.
— Дорогая, даже у меня нет столько денег.
Последняя фраза успешно заткнула ей рот. Ему выпало счастье видеть, как она моргнула, потом нахмурилась, выискивая в его словах скрытое оскорбление. Но Колин не замедлил воспользоваться победой:
— Жаль разочаровывать вас, но сегодняшняя ночь была последней. Конец вражде. Мы квиты. Я официально отмщен за ваше детское предательство.
Шугар Бет закатила глаза, мгновенно включившись в игру:
— Хотите сказать, что этих жалких приступов больной совести достаточно, чтобы вы поджали хвост? И еще называете себя мужчиной!
Он, должно быть, прочел слишком много викторианской эротики, потому что захотел перегнуть ее через стул и… и сделать что-нибудь страшно непристойное.
Она уселась на табуретку и, сбросив туфельку, поставила ногу на перекладину.
— Кажется, я никогда не рассказывала вам об этом, — начала она, опершись подбородком о сложенные ладони: вполне сносная пародия на мечтательные воспоминания. — В ночь, когда я сочинила ту гадость о вас… не поверите, плакала настоящими слезами.
