— Проворная девица, — усмехнулся Пэйн, вставая. — Постараюсь представить себе то, в чем отказано глазам. Надеюсь, ты не станешь осуждать меня за это, дорогая Элинор… или я должен сказать «дорогая мачеха»?
В ушах у нее все еще звучал его смех, когда она поднималась по лестнице. Не в первый раз Элинор пожалела, что дверь в ее спальню не запирается, но сегодня она ощутила настоящую тревогу.
— Горячо? — поинтересовалась Жоэтта, употребив одно из немногих английских слов, которые знала.
Элинор погрузила руку в теплую воду, благоухавшую жасмином и гвоздичным маслом. Горячая ванна манила. В замке было так холодно, что даже у огня не удавалось по-настоящему согреться. Когда рукам было тепло, мерзли ноги, и наоборот.
Одобрительно кивнув, Элинор начала раздеваться.
— Ты знала, что эта пятнистая зверюга свободно разгуливает по ночам? — спросила она, забыв, что служанка не понимает английского.
Та улыбнулась и закивала, помогая госпоже войти в ванну.
Пока Элинор нежилась в горячей воде, Жоэтта вымыла ей голову, восхищаясь на своем языке ее длинными волосами. Затем насухо вытерла, энергично орудуя полотенцем, так что порозовевшая кожа засияла жемчужным блеском, и подала халат из красного бархата на беличьем меху. Элинор скользнула в широкие рукава, наслаждаясь ласковым прикосновением меха к обнаженному телу.
Когда хозяйка расположилась перед очагом, Жоэтта подала ей блюдо с печеньем и подогретым молоком, сдобренным вином и медом.
Рассеянно поглощая еду, Элинор прислушивалась к тоскливому завыванию ветра за стенами башни. Как всегда в такие минуты, ее мысли устремились к Джордану. Где он, как преодолел занесенные снегом перевалы? С ошеломляющей ясностью она услышала его голос, увидела насмешливый изгиб губ, ощутила мучительную сладость его поцелуев. Образы были настолько живыми, что сердце Элинор заныло. Она быстро встала и, смахнув слезы, подошла к окну.
Яркая луна посеребрила контуры замка. За внешними укреплениями тянулось открытое пространство, переходившее в заросли сосен и каштанов. Стоял легкий морозец, и на земле белели, мерцая искрами, островки инея. Ближе к деревьям можно было различить редкие фигуры путников. Дрожь волнения пробежала по спине Элинор. Что, если и ей воспользоваться преимуществами лунной ночи? Пэйн наверняка храпит, утопив свое разочарование в вине. Хватит ли у нее смелости путешествовать по горным тропам ночью? Главное, сможет ли она перехитрить зверя, сторожившего замок?
Дуновение холодного воздуха, скользнувшее по лодыжкам, заставило ее обернуться. Элинор издала удивленный возглас, увидев в дверях мужскую фигуру.
— Пэйн? Что тебе нужно?
— Я велел посадить Шебу на цепь этой ночью. Ты довольна?
— Да. Страшно даже подумать, что она бродит на свободе.
— Не хочешь ли прогуляться по двору?
— Нет. Я уже ложусь.
— Вот как? — Язык у него заплетался. Впервые после отъезда отца Пэйн напился.
Дрожь возбуждения пробрала Элинор. Наступил момент, которого она так долго ждала. В небе светит полная луна, а дикая кошка посажена на цепь. Вряд ли ей еще раз представится такой случай. Если только Пэйн не устраивает ей проверку. А вдруг он сообщил ей, что Шеба заперта, единственно для того, чтобы выманить из замка?
Пэйн прошел в комнату и притворил за собой дверь. Элинор напряженно замерла.
— Пэйн, я хотела бы поговорить с тобой о том, что произошло сегодня утром…
— А разве что-нибудь произошло? Я ничего не заметил.
— Перестань валять дурака! Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. То, что я позволила обнять себя в конюшне, ничего не значит. Я нуждалась в утешении, а ты предложил его. Вот и все. Я по-прежнему остаюсь женой твоего отца.
— Проклятие! Неужели необходимо постоянно напоминать мне об этом гнусном факте? Ответь мне, добродетельная Элинор, помнила бы ты о своих обетах, если бы перед тобой стоял де Вер?
Молчание Элинор было достаточно красноречивым ответом.
— Я так и думал. Отец может сколько угодно обманываться насчет твоего любовника, но меня не проведешь.
— Ты ничего не знаешь, кроме сплетен, которые распространяют злые языки. А теперь прошу тебя, уже слишком поздно. Я хочу спать.
Пэйн потянулся к ее распущенным волосам:
— Боже, твои волосы похожи на золотую пряжу!
Погрузив пальцы в сверкающие локоны, он шагнул ближе, так что их тела соприкоснулись. Элинор уперлась ладонями в его грудь.
— Элинор, милая, — прошептал Пэйн, привлекая ее к себе. — Не бойся. В отличие от отца я умею ублажать женщин.
Он обнял ее. Запахи вина и гвоздики смешались в его дыхании, когда он прильнул к ее губам. Элинор сопротивлялась, но не так отчаянно, как следовало ожидать. Как ни странно, ей было приятно находиться в его объятиях. Горячая ванна, хмельной напиток и чувственный настрой, навеянный мыслями о Джордане, возбудили ее.
— Нет, Пэйн, пожалуйста, отпусти меня, — взмолилась Элинор, когда он покрыл поцелуями ее шею.
Распахнув халат, он скользнул рукой в теплое гнездышко из беличьего меха и нашел ее грудь. Лишь когда его ладонь обхватила пышную округлость и он издал стон блаженства, Элинор опомнилась.
— Нет!
— Я так долго мечтал об этом, — прошептал Пэйн.
— Я не притворяюсь! — выкрикнула Элинор, колотя его кулаками по спине.
Пэйн засмеялся:
— Ты могла бы найти гораздо лучшее применение своим рукам.
Он схватил ее руку и прижал к выпуклости, натянувшей его рейтузы. Содрогнувшись от отвращения, Элинор ощутила мощный отклик его тела на ее вынужденную ласку.
— Я не хочу! Убирайся! Оставь меня в покое! — выкрикнула она, отдернув руку.
— Забудь о ложной скромности. Нет ничего постыдного в том, чтобы отдаться страсти, — заверил ее Пэйн, прижав спиной к холодной стене. Он расставил ноги, и Элинор ощутила прилив возбуждения. Предательство собственного тела ужаснуло ее.
— Я не испытываю к тебе страсти! — воскликнула она. — Независимо от того, замужем я за твоим отцом или нет. Неужели это так трудно понять?
Пэйн в изумлении отпрянул.
— Ты это серьезно?
— Я никогда не была более серьезной. Пэйн, ты слишком много выпил. Уходи. И забудем о том, что случилось.
— Забудем? Клянусь распятием, я был с тобой терпелив, как ни с одной женщиной. И ты предлагаешь мне обо всем забыть?
— Ладно, не забывай. Как пожелаешь. А теперь уходи. Его лицо приняло жесткое выражение, он часто и тяжело дышал.
— Проклятие, Элинор! Я был настолько глуп, что позволил себе увлечься тобой, хотя давно следовало раздвинуть тебе ноги и взять то, что мне причитается. Черт бы тебя побрал!
Он в ярости отшвырнул ее, и она стукнулась спиной о стену, порадовавшись про себя, что на ней меховой халат, смягчивший удар.
— В чем ты меня обвиняешь? Я никогда не поощряла тебя.
— Я этого и не говорил. Но я думал… Элинор, мой отец отвратителен, как запаршивевший пес, и тем не менее ты позволила ему…
