Шота позабыл о писаре и двинулся дальше.
Толпа заметно стала редеть. Лавки сменились арбами. Освобождённые от дышла буйволы жевали траву. В проходах громоздился привезённый на продажу товар. Но вот и это исчезло. Не стало животных, телег, мешков, остродонных корзин. Гул, висевший над торгом, качнулся назад, расплылся, как облако, и растаял.
Шота ехал теперь по тихой мощёной улице, застроенной крепкими домами в два яруса. Нижний ярус предназначался для скота. На улицу выходили глухие незрячие стены. Окна с открытой верандой во всю ширину стены обращены были в сад. Здесь жили люди с достатком, в основном, цеховые мастера.
Возле дома златоваятеля Бека Шота спешился. Откуда-то, словно из-под земли, выскочил оборванец, тенью метнулся в сторону. Шота не подумал посмотреть ему вслед. С конём на поводу он пересёк сад. Коня привязал к коновязи. По ступеням взошёл на веранду, растворил дверь.
Бека работал. Он сидел за длинным столом, склонившись над тонким, как пергамент, листом серебра. Молоток в его правой руке мелко и часто постукивал по зажатому в левой руке металлическому стержню- чекану. Стержень кружил по пластине, будто двигался сам, никем не понуждаемый. Кружение напоминало пляску. Серебро в лад пляске вызванивало тихонько.
Из окон под потолком, смотревших на север, лились потоки косых лучей. Мягкий свет лежал на пластине, на сильных руках златоваятеля. Светлые точки вспыхивали на бесчисленных молоточках, чеканах, напильниках, ножницах, иглах, скребках. Орудия, как выстроенные полки, рядами расположились на длинной столешнице, сбитой из толстых, до блеска заглаженных досок. Часть орудий перекочевала на лавки. Полки заняли горшочки с крышками, бруски металла. В тёмном углу, окружённый красноватым свечением, теплился горн.
Бека услышал скрип двери, не спеша отодвинул пластину, поднялся. Был мастер высок, сухощав и немолод. В чёрной волнистой бороде поблёскивали белые нити. На лбу, в уголках глаз и от крыльев тонкого с горбинкой носа пролегли резкие складки.
– Гость в доме – для хозяина праздник, гость в мастерской – праздник для мастера, – проговорил Бека, наклоняя голову. – Чем могу услужить господину?
– Как красиво ты работаешь, – сказал Шота и, спохватившись, поспешно добавил: – Благоденствие тебе, твоей мастерской и дому, прославленный Бека Опизари. Счастливцы, имеющие твои изделия, дорожат ими, как самым большим сокровищем. Я пришёл по воле царицы цариц, пожелавшей оправить книгу в оклад, какой только ты один в состоянии сделать.
Шота достал из сумки у пояса книгу в кожаном переплёте, положил на стол.
– Желание царицы цариц, чтобы кожу закрыло золото, изукрашенное узорами и камнями. Цвет драгоценных камней ты назовёшь сам, и я отберу нужное в царской сокровищнице.
– Камнями займётся мой ученик Липарит, – сказал Бека, внимательно разглядывая переплёт и не беря до времени книгу в руки. – В работе с металлом Липариту есть чему у меня поучиться, что же касается шлифовки камней, то в этом деле он превзошёл меня.
– Позови своего помощника, и, если ты разрешишь, мы тотчас отправимся за камнями.
– Беда, что не вернулся Липарит в Тбилиси. Вчера его поджидал – до сей поры нету. Сагир Хорнабуджский вызвал вставить в старинную цепь недостающие камни. Работа несложная, путь через перевал недальний. Что могло задержать, ума не приложу.
– Вернётся, пусть отыщет Шота Руставели.
– Твоё имя известно в Тбилиси, батоно чемо.
Шота не сразу покинул златоваятельную мастерскую. Бека достал из ларца готовые изделия, не отосланные заказчикам. Шота увидел чашу благородной и строгой формы с чеканным узором из трав, увидел блюдо, расцвеченное эмалью, словно цветами луг. Сердце забилось громче и чаще. Радостное волнение всегда отмечало встречу с истинной красотой.
– Металл покоряется тебе с любовью, мастер. Он верит тебе, – сказал Шота, беря в руки то чашу, то блюдо.
Бека с благодарностью поклонился.
Когда, распрощавшись с хозяином, Шота вывел коня на улицу и привычно взлетел в седло, не касаясь стремян, он вдруг подумал, что нет у него желания возвращаться в казнохранилище.
– Значит, отправимся к камню, – сказал он Аргентуму.
Конь выровнял уши, тихонько заржал, взял с места некрупной рысью.
«Камнем» Шота называл ступенчатую глыбу тёмно-коричневой брекчи, возле которой заканчивались обычно его одинокие прогулки по берегу Мтквари. Путь пролегал в противоположную сторону от Мцхета, древней столицы Грузии, расположенной в получасе быстрой езды на северо-запад. Между Тбилиси и Мцхета постоянно сновал народ. Дорога на юго-восток оставалась пустынной.
За городской оградой Шота ослабил поводья. Конь пошёл шагом. Тонкие в щиколотках ноги осторожно переступали среди камней. Плеть и поводья без дела повисли в узкой ладони всадника. Мысли Шота унеслись далеко, в неведомую до поры никому другому даль. Там бились за правду и справедливость, за свободу и счастье прекрасных дев благородные и отважные витязи. Тариэл, Автандил и Фридон – такие имена дал им Шота. И не справиться было бы витязям с путами зла, не разорвать тенета мрака, если б не озарялся их путь светилом ярким, как солнце. Называется это светило Дружба. Пуста и печальна без дружбы жизнь человека.
Постройки давно остались позади. Ущелье сузилось. На берег надвинулись нагромождения скал. Словно высланные на разведку передовые отряды, камни оповещали о наступлении гор.
Возле крутой в уступах скалы Шота спешился, опустился на нижний уступ, как на скамью. Плеть и поводья, слабо зажатые в тонкой руке, легли на колени.
Много ли, мало прошло времени? День постепенно стал угасать. Очертания склонов утратили ясность. Крепость на дальней вершине слилась с предвечерними облаками.
…Закутанный в шкуру тигра, у воды сидел Тариэл, молодой амирбар – военачальник индийских войск.
