Ложь

официанта и не спеша проследовали во дворик.

Ни Найджела Форестеда, ни Мэрианн, ни кого-либо еще из «Аврора-сэндс» я пока у Гринов не заметила. Зато увидела доктора Чилкотта. А с ним — миссис Маддокс.

Повернувшись к ним спиной, я сказала Мерседес:

— Ты знаешь Таддеуса Чилкотта?

— Да, конечно.

— Видишь его вон там, за мной, на фоне рододендронов?

— Да.

— А женщину, которая с ним, знаешь?

— Нет.

Я надеялась, что ответ будет именно таков.

— Можешь сделать для меня кое-что?

— Сначала скажи, что именно. Заранее не обещаю.

— Подойди к Чилкотту. Думаю, он еще не успел меня заметить. Я пока отойду подальше, чтобы наверняка не попасться ему на глаза.

— Что я должна сделать, когда подойду? — спросила Мерседес, улыбаясь кому-то и приветственно кивая.

— Сделай так, чтобы он познакомил тебя со своей дамой.

— Зачем? Вообще-то я не вижу в этом необходимости.

— Мне нужно знать, как она себя называет.

— А как, по-твоему, она себя называет? Вероятно, это его жена.

— Спроси.

— Ладно, Несса. Раз тебе так нужно.

— Да, нужно. Это поможет спасти Лили.

— Каким образом?

— Мерси, пожалуйста! Пока они не ушли. Ступай и непременно с нею познакомься.

Она что-то проворчала, вздохнула — и направилась к ним.

150. Мне ужасно хотелось обернуться и посмотреть, как все будет, однако я заставила себя пойти в другую сторону. Отыскала уютную нишу среди кедров, где на круглой, вымощенной каменными плитами площадке Грины поставили ажурный кованый столик, покрашенный в белый цвет, и несколько белых стульчиков. Я села.

Не прошло и минуты, как позади меня послышалось:

— Я и со спины всегда тебя узнаю, Ванесса.

Арабелла Барри.

Явилась она в самый подходящий момент (с ее точки зрения), для меня же — ужасно некстати.

Запакованная в более чем строгое платье и с соответствующей миной на лице, Арабелла вышла из-за кедровых ветвей.

— Не думала, что встречу тебя здесь, — сказала она. В одной руке она держала бокал шампанского, в другой — трость. На подкрашенных голубых волосах красовалась голубая же шляпка, великолепно гармонирующая с волосами и с платьем. В памяти у меня ожил давний образ покойной королевы Марии[45]. Довершали сходство ридикюль на локте Арабеллы и вся ее затянутая в корсет фигура.

— Здравствуйте, Арабелла. Садитесь, прошу вас.

— Не премину.

Она села и водрузила трость на стол, как бы проложив границу: твоя половина — моя половина.

— Почему вы думали, что не встретите меня здесь? — спросила я заинтригованно.

— Я попросила список тех, кто принял приглашение. Твоего имени там не было, — ответила она без обиняков. — Прежде чем принять приглашение, я всегда должна знать, кто еще будет. — Она пригубила шампанское и поставила бокал на столик. — Конечно, в былые времена требовать список не было нужды. Его сообщали, согласно протоколу.

— Я помню.

— У тебя завелась очень дурная привычка, Ванесса, беспардонно лгать прямо в глаза. Ты никак не можешь этого помнить. Я говорю о той эпохе в светской жизни страны, которая закончилась еще до твоего рождения.

— Может быть…

Я изо всех сил старалась не допустить, чтобы она одержала верх. Но увы. Мне кажется, некоторые люди с рождения обладают непререкаемой властью, и Арабелла — одна из них. Она сама никогда в этом не сомневалась, а значит, не сомневался и никто другой. Я попробовала. И потерпела фиаско.

— Может быть, вы и правы, — продолжала я. — С другой стороны, моя память касательно протокола настолько сплавлена с маминой приверженностью к нему, что я не могу их разделить.

— Прекрасный ответ, Ванесса. Прекрасный. Четкий и учтивый. — Арабелла принялась стягивать перчатки. — Ты всегда играла на моей любви к твоей матери. И это принесло тебе не одно очко. Подчеркиваю, не игра на этой любви, а сама любовь. Я всю жизнь присматривала за тобой, точно так же, как Роз Аделла присматривала за моими детьми. Мы поступали так по обоюдному согласию. Люди умирают, но традиции и стандарты живут и будут жить, пока живы те из нас, кто в них верит. Твоя мама погибла, я — нет. — Она улыбнулась. — И не собираюсь. «Погибнуть» и «умереть», если хочешь знать, не одно и то же; я умру, но не погибну. Твоя мать, увы, при всех ее редкостных качествах почти совершенно от нас ушла. Ничего от нее не осталось, кроме тебя и меня. О тебе могу сказать только, что ты быстро с нею покончила. О себе скажу, что она останется со мной, пока я не умру. А тогда, боюсь, она вправду погибнет. На тебя-то надежды нет.

Я возмутилась. Яростно.

— Вы неправы!

Арабелла слегка оторопела от моей запальчивости. Но тотчас мастерски обратила мои эмоции против меня же.

— Приятно смотреть, как ты защищаешь свои чувства к Роз Аделле. А я не сомневаюсь, ты защищаешь именно свои чувства, и только. Но, признаться, меня ничуть не интересует, сколько любви и ласки было в ваших взаимоотношениях, дорогая. И смею добавить, ее это тоже не интересовало. Я говорю о другом: о приверженности — и уважении — к принципам, которые отстаивала твоя мать.

— К каким, например?

— Честь своего класса. Правила, по которым она жила. Традиции, составляющие основу ее класса и ее правил. Что может быть проще?

— Очень многое. — Я попыталась улыбнуться. — Но почему вы решили, что я не приемлю маминых принципов?

Арабелла помолчала, свернутые перчатки бугорком лежали перед нею. Секунду-другую она рассматривала свои перстни, потом взяла со стола бокал, но даже не пригубила, просто глядела, как пузырьки поднимаются к поверхности, и наконец проговорила:

— Лили Портер.

Я тщетно ждала продолжения, потом переспросила:

— Лили Портер?

— Лили Портер.

Больше я ничего не услышала, только этот укор в послаблении принципов. Видимо, она считала, что упоминания о Лили Портер вполне достаточно.

151. Сквозь ветви деревьев я все время поглядывала во дворик и заметила, что Мерседес направляется ко мне.

Свой бокал шампанского я осушила весьма вульгарно — залпом, — после чего поставила его на стол, на свою половину.