Тем не менее, стоило клацнуть одному колечку, и я уже прислушивался, что там происходит в соседней комнате. За эти два года Босси и Патч произвели себя в Аннины телохранители и разведчики, в обязанности которых входило красться впереди, зорко высматривая любые опасности, которые могут угрожать их маленькой госпоже. Босси, старый хвастун, как всегда шел впереди банды и тут же приземлился мне на грудь, а не такой храбрый Патч страшно извинялся и все время оглядывался назад, стараясь убедиться, что Анна все еще тут.
— Ты не спишь, Финн?
— Что такое, Кроха?
— Куча всего!
— Ого.
Она слегка всхлипнула, и оба телохранителя кинулись топтать мне грудную клетку, чтобы выяснить, в чем дело. Несколько минут меня придирчиво обнюхивали, а я тем временем прокручивал события истекшего дня в надежде обнаружить причину слез.
— Ты положил ее в середину, да? — наконец спросила она.
— Что я положил в середину?
— Ту штуку в самом конце, когда ты ее убрал.
— Ой, да, помню. Когда я распаял цепь.
— Да. Ты положил ту коробочку в середину?
— Да, — кажется, я начал понимать направление ее мысли. — Думаю, это было как положить ее в середину. А что?
— Ну, это забавно.
— Ага, просто праздник какой-то, — согласился я. — А что тут забавного-то?
— Это как церковь и мистер Бог.
— Да, это всегда смешно, точно-точно.
— Нет, правда, это смешно.
Обычно в два часа утра я не могу похвастаться быстротой соображения; скорее, мои мозги склонны слегка поскрипывать. Кажется, так было и сейчас. Чтобы во всеоружии встретить ситуацию, нужно было как минимум встать, а ночь стояла холодная, поэтому я ограничился тем, что засмолил сигарету. Никотин несколько оживил мои шестеренки, мотор прокашлялся, я, кажется, проснулся. Включив мозг на первую передачу, я вернулся к пункту А. Церковь и мистер Бог, похожие на ремонт радиоприемника, были, пожалуй, слишком круты для подъема, а тормоза как-то не внушали мне особого доверия. Отдавшись неизбежному, я пригласил ее продолжать, вежливо прохрипев:
— Хорошо. Пойти в церковь — это как починить приемник. Отлично. Я согласен. Только, будь добра, объясни мне все внятно и медленно. Очень медленно.
— Ну, сначала ты вынимаешь коробочку оттуда, а потом кладешь ее туда. Это как люди в церкви — они сидят снаружи, а им нужно быть внутри.
— Ты можешь рассказать мне в точности, что случилось? Давай поточнее, чтобы я смог понять.
Она немного расслабилась, выбирая подходящие к ситуации фразы, достаточно простые и внятные, чтобы их мог понять взрослый.
— Когда ты первый раз сделал это с коробочкой. Почему?
— Чтобы измерить напряжение.
— Снаружи?
— Разумеется. Напряжение всегда измеряется, когда цепь разомкнута.
— А потом когда ты сделал это во второй раз?
— Это чтобы измерить силу тока.
— Внутри?
— Да, внутри. Чтобы измерить силу тока, нужно оказаться внутри цепи.
— Это же как люди в церкви, понимаешь?
Убедившись, что я не понимаю, она продолжала:
— Люди, — она помолчала, чтобы дать мне усвоить мысль, — когда они идут в церковь, — еще одна продолжительная пауза, — меряют мистера Бога снаружи.
Она слегка стукнула меня ногой по голени, чтобы подчеркнуть этот момент.
— Они не идут внутрь, чтобы измерить мистера Бога.
Она подождала, пока эта идея найдет отклик у меня внутри и подаст сигнал, что цель достигнута.
Снаружи в ночи континентальный экспресс пронесся в сторону станции «Ливерпул-стрит», где его ждал заслуженный отдых, отчаянно вопя о своем желании спать. Промелькнув мимо окна моей комнаты, он оборвал свист насмешливым полутоном, шипя и издеваясь над моим замешательством. Пуллмановские спальные вагоны выстукивали свою колыбельную — дидл-ди-дам, дидл-ди-ди, дидл-ди-ди, накося-выкуси, накося-выкуси. Нет, сегодня ночью решительно все было против меня. Пришлось выкусить. Пара оставшихся мозговых клеток кое-как растолкали сонного светляка воображения. Недостаточно светло, чтобы ясно разглядеть, но, по крайней мере, понятно, что впереди что-то есть. Как раз перед тем я читал Аквината,[30] но не припомню, чтобы он говорил о «починке радио», так что я попросил его немного подвинуться и освободить место для Анны. Вопросик тут, вопросик там, и глядишь, ответ начинает постепенно вырисовываться.
Как предполагаемый христианин ты находишься вне цепи и пытаешься измерить мистера Бога. На экранчике прибора показывается не напряжение, а слова «любящий», «добрый», «всемогущий», «всеблагой». Целый набор отличных ярких наклеек, чтобы лепить куда ни попадя. Пока все хорошо. Теперь, какой у нас будет следующий шаг? Ах, да, нужно разомкнуть христианскую цепь и подключить меня, то есть счетчик. Звучит достаточно просто, никаких проблем. Эй, подождите-ка, блин, минутку! Кто это там сказал: «Будьте, как Отец ваш небесный»? Успокойте этого товарища, я уже почти решил проблему. Если я внутри христианской цепи, значит, я ее часть — действительная часть мистера Бога, его равноправная работающая часть.
— Ты хочешь сказать, я могу только думать, что я христианин. Я меряю мистера Бога снаружи цепи и говорю, что он добрый и любящий, и всемогущий и все такое, но на самом деле я — конченый человек?
— Это просто слова, которые говорят люди.
— Естественно, но и я тоже человек.
— Тогда ты должен знать.
— Что?
— Что это просто слова, которые говорят люди.
— Так что, если я подключусь к цепи и стану измерять мистера Бога оттуда, изнутри, тогда я буду настоящим христианином?
Она покачала головой. Из стороны в сторону.
— Почему нет? — спросил я.
— Ты будешь как Арри.
— Он иудей.
— Ага. Или как Али.
— Подожди, он же сикх.
— Да, но это не важно, если ты будешь мерить мистера Бога изнутри.
— Попридержи малость. Что я смогу измерить, если буду внутри цепи?
— Ничего.
— Ничего? И что тогда…
— Потому что это не важно. Ты будешь как кусочек мистера Бога. Ты сам это сказал.
— Никогда я такого не говорил.
— Нет, сказал. Ты сказал, что коробочка — часть цепи, когда измеряешь изнутри.
Это была правда. Я так сказал.
Для Анны была одна абсолютная истина. Мистер Бог создал все; на свете нет ничего, что не было бы создано мистером Богом. Когда учишься видеть, как это все устроено, как оно работает и как из кусочков
