на плечи экипажа. В море, один на один с стихией, судно двигается с вполне определенными задачами, стремится к конечной цели. А всякая прежняя промашка мгновенно оборачивается непредвиденными тяготами. Сучковатая древесина — стеньги или реи переломятся в шторм, прелая холстина — полоснет рваным парусом, гнилая пенька отзовется разрывом вантины, небрежный крепеж обшивки — коварной течью глубоко в трюме, плохо выверенный компас приведет судно на камни…
Во время непринужденного разговора всплывают в памяти, тревожно отзываются в сознании то один, то другой Упущенный в свое время просчет или промашка. Пока есть время, надо выбирать слабину…
За чаем беседа перешла в другое русло. Рикорд вдруг вспомнил свою службу на «Амазоне», перестрелки с французами и испанцами, абордажи и взятие испанских и Французских судов.
— Британцы на этом капитале свою державу в Европе укрепили, нынче самый великий флот заимели, да и славу завоевали на морях, — высказался Петр Иванович.
Головнин не спеша прихлебывал чай, лукаво посматривая на приятеля, ответил:
— Англия не токмо золотом и серебром бока свои наживает. Флот приращивает ее богатство по всему свету. Самато нация не так велика по сравнению с нашенской, да и землицы у нее каждый клочок на примете.
Рикорд непонимающе вскинул взгляд, а Головнин, упреждая его вопрос, продолжал:
— То ли в Ост-Индии, то ли в Вест-Индии, а нынче и в Америке, и Африке сколь колониальными товарами купцы аглицкие промышляют? Нынче, слыхать, в моду вошла торговля товаром живым, африканскими арапами.
— Пожалуй, ты прав, — согласился Рикорд, прикусывая сахар. — Но то все, моряки аглицкие. Своим потом и кровью страну свою к величию возводят.
— Сие ты верно определил, потом и кровью, — задумчиво проговорил Головнин. Расстегнув воротник, он встал и подошел к распахнутому оконцу, подставляя лицо свежему вечернему бризу.
— Только и славу себе аглицкие моряки добывают поразному. Возьми Джервиса или славного Нельсона. Они себя не мнили кроме как в войне с неприятелем. Им бы только схватиться, но в бою кровь льется и вражеская, и своих матросов. Люди-то гибнут и по нужде, иначе нельзя.
— Такое в любой державе, на суше ли, на море, война она и есть война, — подтвердил Рикорд.
— Но я о другом толкую. Тот же Кук или Ванкувер славу добывали Британии без пролития крови, а пользу и достаток Англии принесли немалую.
Рикорд отодвинул стакан и подошел к Головнину. Понемногу он начинал понимать смысл затеянного разговора.
— Ты, Василь Михалыч, понимаю, склонен более способствовать процветанию державы открытием новых земель, подобно Куку? Так то верно, спору нет, купцы аглицкие торговлей куш немалый зарабатывают и казна прибыль имеет.
Головнин саркастически улыбнулся.
— Повезет ли нам с отысканием земель, не ведаю. Бона Лисянскому удача улыбнулась, отыскал свой островок в Великом океане. — Головнин положил руку на плечо Рикорду. — Попомни, нас напутствовал адмирал Мордвинов. Прознавать велел в Англии про торговлю, земледелие, мануфактуры. В том вижу смысл мореплавателя русского. Сам ведаешь, сколь еще на нашей землице, в сравнении с Европой, несуразиц. Потому и стремлюсь в служении отчизне преуспеть на своем поприще.
Головнин незаметно вздохнул, окинул взглядом застывшие в дремоте корабли на рейде.
— А там, как брат повезет, может, и нам с тобой фортуна ликом обернется, подбросит нам лавров несколько листочков…
В полдень Кронштадтский рейд застлал пороховой дым. Палили крепостные орудия, корабельные пушки. Со стороны Петергофа показалась яхта под императорским штандартом.
Слухом полнится не только земля, но и вода.
И сюда из Петербурга докатывались отрывочные вести о какой-то страшной катастрофе русской армии в Восточной Пруссии. Там находился и Александр I. С одной стороны, он страшился нового Аустерлица. Но и лавры Наполеона не давали ему покоя. Он играл, как неопытный картежник, но хотел обязательно выиграть партию у прожженного шулера. Придет время, и Наполеон скажет ему: «Война не ваше дело»…
В середине июня разыгралась трагедия для русской армии под Фридляндом. Тот же Беннигсен совершил роковую ошибку и подставил под удар русские войска. Положение можно было спасти, и даже Константин в резкой форме советовал брату, царю, заключить мир с Наполеоном. «Государь, — возмущался Константин, увещевая брата, — если вы не хотите мира, тогда дайте лучше каждому русскому солдату заряженный пистолет и прикажите им всем застрелиться. Вы получите тот же результат, какой даст вам новая битва, которая откроет неминуемо ворота в вашу империю французским войскам».
Александр не внял советам брата, поскакал из Тильзита навстречу войскам, а в этот же день армия погибла под Фридляндом.
Армии Наполеона вышли к границам России на левом берегу Немана. В ставке царя поднялась паника, которую живописно изобразил Денис Давыдов. «Я прискакал 18 июня в главную квартиру, которую составляла толпа людей различного рода. Тут были англичане, шведы, пруссаки, французы-роялисты, русские военные и гражданские чиновники, разночинцы, чуждые службе и гражданской и военной, тунеядцы интриганы, — словом, это был рынок политических и военных спекулянтов, обанкротившихся в своих надеждах, планах и замыслах… Все были в полной тревоге, как будто через полчаса должно было наступить светопреставление»…
Спустя неделю, посреди Немана, на плоту, впервые встретились Бонапарт и Александр I. Французский император обнял русского царя, и они скрылись в павильоне.
— Из-за чего мы воюем? — любезно, с улыбкой, спросил Наполеон.
Русский император ответил, как провинившийся школяр, по шпаргалке:
— Я ненавижу англичан настолько же, насколько вы их ненавидите, и впредь буду вашим помощником во всем, что вы будете делать против них.
— В таком случае, все может устроиться и мир заключен, — ответил довольный Наполеон.
Александр покидал Тильзит «и с миром, и с позором». Мало кто знал тогда о секретных статьях подписанного договора. Они предусматривали возвращение Франции Ионических островов, Черногории и Далмации, отвоеванных эскадрами Федора Ушакова, Дмитрия Сенявина, обязательство принять к исполнению декрет Наполеона о континентальной блокаде Англии…
О заключении мира в Кронштадте еще не знали, поэтому на кораблях, где император соизволил побывать, его встречали с помпой. Одним из последних судов он посетил «Диану». Экипаж шлюпа переоделся в парадную форму. Офицеры выстроились на юте, матросы стояли по реям. Головнин впервые сталкивался лицом к лицу с императором, которого сопровождали большая свита и морской министр Чичагов.
Не дослушав до конца рапорт Головнина, император вяло отмахнул рукой в белой перчатке и двинулся по правому борту к носу. Откровенное безразличие к происходящему выражала вся его фигура, а печать равнодушия на лице лишь подчеркивала отрешенность царя.
Некоторые сановники из свиты догадывались, что на поведении Александра сказывались недавние неудачи на суше. Видимо, поэтому он и выбрал для своего первого публичного появления флот, где последствия его промахов еще не волновали умы подчиненных. В то же время удивляло и пренебрежение правителя России к судьбам своих подопечных. Александр знал, что «Диана» вот-вот уйдет в плавание, ей не миновать берегов Англии, отношения с которой шли к явному разрыву. Чтобы хотя бы намеком предупредить о возможных неприятностях… Тем более удивительна бездеятельность Чичагова, обязанного сделать предупреждение командиру по долгу службы…
Когда шлюпка с императором отвалила от трапа, оба борта шлюпа озарились огненными языками, «выстрелами из всех орудий». Офицеры в белоснежных мундирах на шканцах поневоле поддержали дружное «Ура!» матросов, выстроившихся на реях.
Еще не рассеялся дым салюта, а царская яхта, выбирая якорь, медленно разворачивалась по ветру, нацеливаясь бушпритом на Петергоф.
Солнце перевалило зенит, Головнин приказал распустить команду и, довольный визитом царя, сказал Рикорду:
— Как я понял, государь весьма благоволил к нам и остался доволен, по крайней мере, неудовольствий
