оставаться я больше не могла.
За стеной снова послышалась драка, Старр влетела в комнату и выстрелила в меня, натягивавшую джинсы. Боль расколола плечо, побежала по ребрам. Я схватилась за комод, думая вскочить на него и выпрыгнуть в окно, но Старр снова выстрелила. Обожгло бок, я упала на пол. Прямо перед глазами был ее коралловый педикюр.
— Я же сказала тебе оставить его в покое.
Потолок. Легкие едва втягивают воздух. Металлический запах пороха и моей собственной крови.
Свет прямо в глаза. Руки, обшаривающие тело. Чей-то крик. Господи — люди в форме, вопросы. Бородатый мужчина, женщина в криво застегнутой блузке. Вспышка фотоаппарата.
— Где Рэй? — спросила я, отворачиваясь отсвета.
— Астрид? — Дейви, вспышки света на стеклах очков, держит меня. — Она очнулась.
Еще одно лицо. Кукольное, светлые волосы, накладные ресницы. Черная рубашка. Schutzstaffel. — Астрид, кто это сделал? Кто в тебя стрелял? Ну, скажи нам, скажи, кто. Как всегда. Дейви поправил очки, глядя мне в глаза. Чуть заметно покачал головой, но я поняла.
В дверях жались друг к другу два малыша. Курточки поверх пижам. Оуэн прижимал к груди жирафа со сломанной шеей, свесившейся через локоть. Питер держал банку с ящерицами. Приемные дети, они уже знали, что будет дальше.
— Астрид, что здесь произошло? Кто это сделал?
Я закрыла глаза. С чего мне начать ответ на этот вопрос?
Бородатый смазал мне руку спиртом, воткнул в вену иглу.
— Она скоро поправится? — спросил Дейви.
— Сынок, ты молодец. Если бы не ты, она бы уже истекла кровью.
Руки подо мной. Взрывы боли, огненный тайфун по телу, — меня перекладывают на носилки. Крик. Огонь. Огонь. Бородатый с мешочком лекарства, льющегося мне в вену.
— Так, так, — приговаривал он, — расслабься.
Я смотрела Дейви в глаза, зная, что еще неизвестно, кому из нас хуже. Он взял меня за руку, и я сжала его руку, крепко, как могла, хотя от обезболивающего почти теряла сознание.
— Мои вещи.
— Мы их потом принесем. — Социальный работник. Даже не смогла застегнуть как следует блузку.
Дейви стал собирать все, что мог, — книги матери, мой блокнот, рисунки, лист картона с пометом животных. А Рэй?
— Дейви, шкатулку.
Его лицо потемнело. Прочел следы. Перед глазами плыли круги, желтые, сине-зеленые, словно вспышки лучей от витражной лампы.
— Пожалуйста, — прошептала я.
— Пойдем, пора, моя хорошая. Надо идти. Дейви схватил резную шкатулку, морщась, как тогда от вывиха. Он поехал со мной в больницу, пожав плечами, когда кукольная женщина в черной рубашке попробовала его прогнать. В окне за нами бежала молодая луна — серебряный серпик.
— Расслабься, тебе надо расслабиться, — приговаривал Бородатый, вывозя каталку из машины. — Мы принесем твои вещи, ничего не забудем.
Потом двери закрылись, Дейви исчез за ними, и ночь поглотила его, поглотила их всех.
9
Пальцы матери опускались в воду среди мидий и морских уточек — сине-черных, остробоких. Красные, светящиеся неоном морские звезды взбирались на камни, окруженные жалящими актиниями и пурпурными взрывами колючих морских ежей. Она трогала их жесткую щетину, и эти вялые существа оживали, медленно тянули щупальца к ее пальцам, исследуя их форму и движения. Мать велела мне тоже потрогать их, но я испугалась. Только смотрела заворожено, как белая человеческая плоть касается этих пурпурных трубочек, преодолев границу другого мира, — чудеса на шестидюймовой глубине. Мать ощупала меня пальцами, как актиния, — мои руки, лицо, — и я тоже потянулась к ней.
El cielo es azul[24]. Мы приехали на Исла-Мухерес, Остров Женщин. Я была малышкой в выцветшем платьице, загорелой и босоногой, с белым пухом на голове, как у одуванчика. На улице, где мы каждое утро вместе с мексиканками стояли в очереди за горячими маисовыми лепешками, валялись обломки ракушек и панцирей. «Cual es su nombre? Su hija es mas guapa[25], — говорили они, — какая хорошенькая у вас дочка», — и трогали мои волосы. Кожа у матери облезала, как старая краска, глаза были синее неба, azul claro[26].
До этого мы жили в большом оранжево-розовом отеле, там был черноусый мужчина, от него пахло каким-то цветочным запахом. Такси, музыка, мать ездила куда-то в вышитых платьях с открытыми плечами. Потом черноусый исчез, и мы поехали на Остров Женщин.
Мать чего-то ждала там, я не знала, чего. Каждое утро, купив лепешки, мы шли с плетеной сумкой обратно в маленькое выбеленное бунгало, мимо домиков с решетчатыми окнами и открытыми, как выставленные рамы, дверьми. Сквозь них были видны картины на стенах, бабушки с цветными веерами, иногда книги. Мы ели креветок с чесноком, camarones con ajo, в пляжных кафе. Один рыбак поймал рыбу- молот и вытащил ее на пляж. Она была вдвое больше обычной рыбацкой лодки, все высыпали на пляж посмотреть на нее, сфотографироваться рядом с ее чудовищной головой. Голова эта была в ширину больше моего роста. Недобрая усмешка открывала батальоны мелких острых зубов. Теперь я пугалась, когда мать оставляла меня побарахтаться в ярко-синей воде. Что, если приплывет акула, вода окрасится красным, всплывут обломки костей?
Если я просыпалась, тут же появлялся демерол. Врачи в масках, мягкие руки медсестер. Цветы. Приторные улыбки. Капельницы, другие дети, перевязки, Том и Джерри по телевизору, шарики, люди в форме. «Ну, скажи нам, скажи». Schutzstaffel, полицейские. Как я могла описать им Старр в разорванной рубашке с тридцать восьмым в руках? Лучше было думать о Мексике. В Мексике лица были довольными, гладкими, как мыло. Это трескучее жужжание над ухом — всего лишь москиты в нашем бунгало на Острове Женщин.
Ночью было полнолуние. Что-то встревожило мать, и мы ушли, забрав только документы и деньги, зашитые в пояс у нее под платьем. На пароме меня вырвало. Мы отъехали далеко к югу, высадились на пляж и легли спать прямо там.
На следующий день мать танцевала на крыше с молодым парнем, Эдуардо, хозяином отеля. Все окна были открыты, из нашей комнаты было видно риф, — море чистое и выпуклое, как линза. Верхний этаж еще не был отделан, под пальмовой крышей висели гамаки, нам разрешили жить здесь сколько угодно. В Плайя дель Кармен мы были счастливы. Ездили с Эдуардо по городу в его черном «воларе», чувствуя себя очень богатыми, que rico! Хотя в городе было всего две мощеные улицы и единственный лоток с мороженым. На стенах отеля висели картины — чаще всего вулканы, покрытые снежными шапками. Дважды в неделю в Плайя дель Кармен прибывали яхты с туристами, тут же забивавшими пять этажей отеля, похожего на свадебный торт у самого моря. Мать раскладывала карты таро в пляжном кафе, пропахшем дымом от жареных pollo[27]и carnitas[28]. Я смотрела, как мужчина за стойкой длинным мачете нарезает мясо мелкими кусочками и укладывает на лепешки. В Плайя дель Кармен мы хорошо ели.
По вечерам Эдуардо играл на гитаре и пел цыганские песни вместе с гостями, а я раскачивалась в гамаке, как летучая мышь, завернувшаяся в свои кожистые крылья. Вечерами в воздухе было полно летучих мышей. Было много фруктов — манго, patanos[29], папайи. У меня по всему телу пошли волшебные круги. Стригущий лишай. Врач в серой бетонной больнице дал мне таблетки. «Когда мы поедем домой?» — спрашивала я мать. «У нас нет дома, — отвечала она. — Твой дом — это я».
