10
Воздух в Ван-Найс был более душный и влажный, чем в Санлэнд-Тухунге. Это было царство аллей и бульваров шириной в четверть мили, кварталов и домов с заботливо ухоженными участками. Сами дома казались жилищами гномов под огромными перечными и камедными деревьями высотой около пятидесяти футов. Все это выглядело обнадеживающе, пока не показался дом в конце улицы. Я взмолилась — Иисус, пожалуйста, только не этот бирюзовый с щебенкой и асфальтом во дворе, огороженный цепями!
Сотрудница Службы опеки припарковалась рядом с ним. Я смотрела во все глаза. Дом был цвета тропической лагуны на открытке тридцатилетней давности. Сифилитический кошмар Гогена. Он смотрелся брешью в полосе кудрявых деревьев, обнимавших все остальные дома квартала, уродливый в своей наготе.
Внутренние двери из пузырчатого стекла тоже оказались бирюзовыми, а приемная мать — плотной блондинкой с деревянным лицом, державшей на коленях двухлетнюю девочку. Из-за ее спины выглянул мальчик и показал мне язык. Женщина бросила взгляд на мою больничную трость, сузила и без того маленькие глаза.
— Почему меня не предупредили, что она хромая?
Сотрудница пожала узкими плечами. Если бы не высокие дозы перкодана, я расплакалась бы.
Марвел Терлок провела нас в большую комнату, где главным предметом обстановки был телевизор — огромный, как Аризона. На экране ведущая горячо отговаривала от чего-то толстого татуированного бородача. В конце коридора была моя комната — крохотная кладовка с сине-зелеными шторами и грубым покрывалом на узкой кровати. Мальчик тянул хозяйку за подол и монотонно хныкал, как заевшая мелодия в музыкальной игрушке.
Вернувшись в комнату с телевизором, сотрудница разложила бумаги на кофейном столике, готовясь открыть мою жизнь этой женщине с деревянным лицом, которая тут же велела мне поиграть с Джастином во дворе. Судя по голосу, она явно привыкла указывать девочкам, что им делать.
Асфальт и щебенка тяжело пахли на солнце. Во дворе было столько игрушек, что их вполне хватило бы на дошкольную группу. Кошка что-то закапывала в песочнице, увидела нас и умчалась. Я не стала ничего убирать. Джастин тарахтел на своем трехколесном велосипеде, норовя на каждом круге врезаться в игровой домик. Я надеялась, что ему придет в голову слепить пару куличиков. Бр-р-р.
Дверь открылась, и к нам заковыляла двухлетняя девочка — светленькая, с прозрачными голубыми глазами. Ей было невдомек, что меня пугал бирюзовый цвет, что меня тошнило при мысли о ее матери, читающей мои бумаги. Если бы можно было остаться в больнице с вечной капельницей демерола. Девочка потопала к песочнице. Я не собиралась обращать на это внимание, но вдруг поняла, что уже выкапываю кошачье дерьмо пластмассовым совком и выбрасываю его за забор.
Эд и Марвел Терлок были первой настоящей семьей, в которую я попала. За ужином мы ели курицу руками, обсасывая с пальцев соус барбекю, как будто вилки еще не изобрели. Эд был высокий краснощекий мужчина, покладистый и мягкий, с редеющими волосами песочного цвета. Он работал в отделе красок хозяйственного магазина. Неудивительно, что бирюзовая краска досталась им по себестоимости. За едой мы смотрели телевизор, все говорили без умолку, никто никого не слушал. Я думала о Рэе и Старр, о том, как в последний раз видела Дейви, о валунах за домом, акациях паловерде и красноплечих ястребах. О суровой красоте камней, о разливе речки, о тишине гор. Тоска чередовалась с горячими уколами стыда. В четырнадцать лет я уже успела разбить то, что никогда не сумею склеить. Так мне и надо.
Девятый класс я заканчивала в Мэдисонской средней школе, ковыляя из класса в класс со своей тростью. Сломанное бедро срасталось, но оно заживало медленнее всего. Плечо уже довольно хорошо работало, даже рана в груди и трещина в ребрах уже не горели каждый раз, когда я нагибалась или выпрямлялась. Но бедро заживало медленно. Я всегда опаздывала на занятия. Дни проходили в тумане перкодана. Парты, звонки, ковыляние в следующий класс. Учителя открывали рты, и оттуда летели бабочки — слишком быстро, чтобы успеть поймать. Мне нравилась разноцветная толпа учеников на школьном дворе, но я не отличала одного от другого. Они были слишком юными, новенькими, нетронутыми, уверенными в своем счастье. Горе было для них далекой страной, о которой им приходилось слышать, даже видеть по телевизору, но виза этой страны еще не стояла в их паспортах. Где, в каком месте мой мир мог соприкоснуться с их жизнью?
Моя роль в бирюзовом доме определилась очень быстро: нянька, посудомойка, прачка, косметолог. Последнее я ненавидела больше всего. Марвел устраивалась в ванной, как жаба под камнем, и кричала мне точно так же, как Джастин кричал ей, — требовательно и нетерпеливо. Я старалась отвлечься, думая о гамеланском оркестре, о полупрозрачных существах в чистых озерах, даже о форме сине-зеленых штор, надувавшихся и опадавших в потоке воздуха. Мне чудился в этом какой-то смысл, таинственный знак. Но Марвел продолжала звать меня:
— Астрид! Да где, черт возьми, эта девчонка?
Крики не прекращались. Она продолжала возмущаться, пока я не заходила в ванную, нарочито хромая, как слуга в фильме ужасов.
— Где ты была, а? — Марвел сидела, покраснев от крика, уперев руки в бока.
Я молча включала воду, пробовала ее рукой.
— Не очень горячо, — напоминала она. — У меня чувствительная кожа головы.
Я вертела кран, пока струя не становилась чуть-чуть холодной для меня — постоянный прием перкодана снижал чувствительность к температуре. Марвел вставала коленями на резиновый коврик, подставляла под кран голову, я смывала с нее грязь и лак для волос. Ей надо было подкрасить корни. Марвел красилась в цвет «золотистый блондин», который на упаковке был близок к сливочному, а на ее волосах напоминал скорее желтую фольгу детских пасхальных корзинок. Наложив кондиционер, пахнущий прогорклым жиром, я смывала его и усаживала Марвел на стул из кухни. Подкладывала в раковину газету и начинала расчесывание волос. Все равно что расчесывать спутанные макароны — один рывок, и они все останутся на гребешке. Я начинала снизу, с кончиков, и постепенно поднималась вверх, вспоминая, как чесала щеткой волосы матери — светлые и блестящие, как стекло.
Марвел не переставая трещала о своих друзьях, о заказчицах «Мэри Кей», о том, как одна женщина видела Опру, не сама Марвел, а Салли Джесси, а Опра просто жирная черномазая каракатица, Марвел такую не наняла бы даже полы мыть, хотя эта Опра и загребает десять миллионов в сезон, бла-бла-бла. Я надевала перчатки и начинала смешивать жидкость из двух бутылочек, представляя, что Марвел говорит по-венгерски и я ни слова не понимаю. В маленькой ванной было не продохнуть от аммиачного запаха, но Марвел не разрешала открывать дверь. Эд не должен был знать, что она красит волосы.
Я разделяла мокрые пряди, наносила обесцвечивающий состав на корни, заводила таймер. Если передержать, состав разъест до крови кожу головы, и все волосы выпадут. Попробовать было интересно, но я знала, что на свете есть места похуже, чем дом Тёрлоков. По крайней мере, Марвел не пила, Эд мне не нравился и почти не замечал моего существования. Здесь я не могла принести значительного вреда.
— Для тебя это отличная практика, — заявляла Марвел, когда мы ждали последние пять минут, перед тем как накладывать краску. — Можешь потом устроиться в салон красоты. Это хорошая работа для женщины.
У Марвел Тёрлок были на меня большие планы. Сплошная забота о моем благосостоянии. Лучше уж выпить этот обесцвечивающий состав. Я смыла его с волос Марвел, нависая над ней, как скала. Она показала мне страницу в дамском журнале с каким-то поясняющим рисунком, сложным, как электрическая схема. Прическа называлась «Космополитен». По бокам гладкий зачес, кудри на затылке, завитая челка, как у Барбары Стэнвик в «Познакомьтесь с Джоном Доу». Я вспомнила Майкла. Он бы содрогнулся. Майкл обожал Стэнвик. Интересно, дали ли ему ту роль в шотландской пьесе? Вспоминает ли он меня? Ты даже представить не можешь, что со мной было, Майкл.
К вони в сырой закупоренной ванной прибавился запах клейкого розового геля, которым я мазала пряди, накручивая их на бигуди. Я почти падала в обморок. Закончив с последней прядью, я обернула шарфом огромную голову Марвел, и она разрешила мне наконец открыть дверь. Казалось, я провела без воздуха целый час.
— Эд? — позвала Марвел в большой комнате.
Телевизор работал, но Эд улизнул в бар. В «Доброго рыцаря», наверное, где он любил пить пиво и
