Отчаянный хриплый крик донесся из темноты. Ему ответила греческая брань. У костра заворочались тени. Бёрклюдже встал спиной к огню, вглядываясь в ночь. Костры на скале возле камнемета и в лесу между Красным ручьем и тесниной едва светили. Блеклый месяц — рогами вверх — выполз из-за деревьев.
Завтра он скажет: «Павшие за Истину обрели бессмертие, их место — в раю». И их родные утешатся, увидев своих близких вкушающими вечное блаженство в садах среди журчащих водоемов, как следует из прямого смысла священных писаний. Но для Бёрклюдже Мустафы, для ближайших учеников и мюридов Бедреддиновых не было такого утешенья. Раз выучившись читать, нельзя снова стать неграмотным. Так не могли они уже представлять себе райское блаженство в картинах. Для них рай и ад, как для их учителя, служили всего лишь наименованиями сущностей, которые могут явить себя только в этом, то есть видимом, мире. В книге «Постиженья» шейх Бедреддин писал: «В каком-то смысле всякое начало может быть названо этим светом, а конец — тем светом». Рай на том свете есть результат, последствие деяний, память о них на этом свете. Воскресенье в земном облике немыслимо, а значит, и самое бессмертие, как его понимают неразвитые умом, — бессмыслица. Тем, кто пал в Ореховой теснине, жить столько, сколько длится память о них, об их делах. Их бессмертье — в Истине самой…
Заржала лошадь. Протяжно, тоскливо, протестующе. Ей откликнулась другая. Еще одна.
Щемящая жалость к своему бывшему знакомцу — воеводе пешей рати — вновь охватила Бёрклюдже Мустафу. Ведь для того смерть означала не только распадение его телесной формы, но и уничтоженье сущности, что, собственно, и может быть названо адом… О чем хотел он предупредить перед уходом? От чего предостеречь? Наместник-де не принял тебя всерьез и поплатился, смотри не повтори его ошибки? Нет, скорей всего иное. Готовься, в следующий раз все будет по-другому… В следующий раз. Нас станет тогда не две тысячи, а двадцать тысяч, сорок тысяч!.. Бёрклюдже Мустафа представил себе эти тысячи, увидел открывшиеся перед ним дороги, города… «Аллах на вашей стороне!» — вот что было главным из сказанного умершим. Отныне в это поверят все. Для простых умов Истина там, где победа!
Только теперь Бёрклюдже Мустафа осознал, какую власть давала ему победа. И снова вспомнились ему отцовские слова: «Чтоб удержать власть над людьми, надо забыть, что ты сам человек».
Нет, отец, такая власть нам не нужна. Власть истинная — не над людьми, а над их сердцами. Но чем ты привлечешь сердца? Истиной? Надумал! Людям свойственно придавать значение пустякам, а важнейшее считать неважным. Нет, не за истиной, за выгодой, за удачей, за лучшей жизнью придут к тебе те тысячи. А может быть, за местью, как красавец Танрывермиш. Сумеешь ли ты направить их сердца? Один навряд ли. Но отчего же один? Абдуселям, Димитри, мулла Керим, Гюндюз, да мало ль нас еще? Доган, к примеру. И ведь учитель будет с нами! При мысли об учителе, с которым он увидится теперь, Мустафа почуял, как сердце его забилось чаще.
Он обернулся к Костасу. И, улыбаясь, обнял его за плечи. От неожиданности Костас пошатнулся, чуть не упал. Не мудрено: Деде Султан не спал уж третью ночь, но этому искусству его учили шейхи. А Костас, не отстававший ни на шаг, едва держался на ногах.
— Ну-ка, позовите смену! А сами ступайте спать! Не возражай, ступай скорее! — приказал ему Бёрклюдже.
Он поднял голову. Небо вызвездило от края и до края. Глядя на те же самые звезды, которые светили полгода назад в узкое, как бойница, окошко его убежища в горах Джума, он услыхал, как губы его невольно шепчут имя Гюлсум. Его ожгло, будто она сама приникла к нему жарким телом. И страх впервые за долгие годы напал на Бёрклюдже Мустафу: не стряслось ли с ней чего-нибудь, не приведи Аллах!.. Теперь он может ее увидеть. Он назовет ее своей перед всеми… Непременно… Если хочет, пусть поступает в отряд неистовой Хатче-хатун… Его Гюлсум.
Так размышлял, мечтал и спорил с самим собою Деде Султан, вышагивая между двух костров в заваленном телами ущелье звездной весенней ночью после победы, которую он только-только начал осознавать. До остальных ее смысл дойдет куда позднее, когда взойдет солнце и будут оплаканы и захоронены мертвецы, когда увидят они захваченный обоз — верблюдов, шатры, дорогие ковры, сбрую, оружие, драгоценности, сосчитают пленных. После того как Шейхоглу Сату пропоет на площади славицу ратникам Истины, а в разрушенные врагом деревни отправятся строители. И вестники поскачут во все концы земли.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Устроение
Ху Кемаль Торлак, сощурив серые волчьи глаза, глядел вниз. У его ног, словно поле подсолнухов, колыхалась толпа. Все головы обращены в одну сторону, туда, где на скале стоял он со своими ближайшими торлаками, старейшинами ремесленных и купеческих цехов и братства ахи. В отличие от подсолнухов, головы были разные — бритые, бородатые, в папахах, бёрках, тюрбанах, чалмах, камилавках, скуфейках, тюбетеях. Женщины и ребятишки расселись на плоских крышах, на склоне горы под деревьями. Над общим гулом взлетали пронзительные выкрики водонош, торговцев шербетом, знаменитым манисским месиром — вязким, как мед, отваром из весенних трав, налитых целительной, бодрящей силой.
Несмотря на ранний час, было душно. Лето стояло в разгаре, и скалы горы Сандык, у подножия которой лепится крепость и город Маниса, не успевали за ночь отдать накопленный жар.
Ху Кемаль Торлак по привычке огладил пустой подбородок, который некогда украшала рыжая борода, прокашлялся и поднял ружу. Толпа затихла.
— Мы созвали вас, братья и сестры, для радостной вести. Вам ведомо, что, когда османский наместник потерял войско, а вместе с ним и свою голову, во всем айдынском бейлике пошло праведное устроенье земли. Что это за устроение?
Он умолк, проверяя, слышат ли. По внимавшим ему лицам понял: слова падают в толпу, как дождевые капли в иссохшую землю. И продолжал:
— В Коране сказано: «Мы создали для вас твердь небесную и земную, солнце и звезды. Мы низвели для вас воду. Мы поставили человека над всеми тварями». Разве это не правда? Разве не дышим мы одним и тем же воздухом? Не держит нас всех без исключенья твердь земная? Не пьем мы одну и ту же воду? Вы спросите, а земля? Земля тоже была дана в пользование первому человеку — Адаму. Разве он заповедал делить ее между потомками? Нет! Все мы — внуки Адама и Хаввы, и земля, дарованная в пользование им, — наше общее достояние… Одолев османское войско, наши братья сделали землю по слову Истины общим достоянием всех, без различия веры и языка. Всех, кто стоит за ткацким станом, кто ходит за сохой, пасет табуны, растит сады, ловит рыбу, варит пищу, водит караваны. Все люди равны перед Аллахом, все веры — тоже. Каждый волен молиться, где пожелает, — в мечети, в церкви, в синагоге. Но захребетников — монахов из монастырей, дервишей из обителей, беев, великих и малых из их конаков, что не пожелали приложить руки свои ни к горячему, ни к холодному, наши братья и сестры выгнали прочь. Те из них, кто противился, подняв меч, от меча и погибли. Так был установлен на землях Айдына, Измира и Карабуруна завещанный от бога, но утаенный господами и их улемами истинный порядок. Слава ему!
— Слава Истине! — выкрикнул один из торлаков.
И толпа подхватила:
— Слава!
Когда улеглись клики, Ху Кемаль Торлак продолжал:
— Вам ведомо, что государь османский и его беи не смирились с волей Аллаха. Султан приказал наместнику саруханскому Али-бею собрать ратников числом поболее, уменьем покрепче и предать мечу наших братьев. Сами вы видели, какое воинство выступило против них из Манисы. И вот пала нам весть: и это воинство наголову разбито под Карабуруном. Аллах еще раз показал, на чьей он стороне!
— С нами Истина! — закричала толпа. — С нами Истина!
Ху Кемаль снова поднял руку.
— Самому наместнику удалось унести свой живот. Наши люди сплоховали. Вечером Али-бей с
