фальшивые, и, когда он попытался ими расплатиться, его арестовали. Тем веменем почти все его имущество погибло от невесть откуда взявшегося землетрясения.
После того как были розданы взятки тюремщикам и уплачено писцу за письмо на латыни, в котором, как полагал Чудонос, он выдавался за человека состоятельного и знатного, в действительности же был выставлен отъявленным негодяем, которого следовало медленно (шутка писца – имелось в виду «немедленно») побить палками, – у Чудоноса не осталось ничего, кроме меня, голубого гиппопотама в левом кармане и мумии. И тем не менее, невзирая на все злоключения, наш герой продолжал продвигаться на север. Он шел босиком, страдал от мучительной зубной боли – однако верил: удача не за горами.
Чудонос не ошибся: за горами никакой удачи не было, за горами был глубокий снег и город Хельсинки. В Хельсинки нас незамедлительно доставили к местному юристу, собирателю курьезов, коллекционеру, который готов был приобрести любой, даже самый экзотический хлам.
Входим, и Чудонос сразу же понимает: перед ним Он, Великий Насмешник, тот, кого искал он столько времени. Чудонос не обращает никакого внимания на двухголового теленка, трехметровых крыс, на всевозможных уродцев, клыки мамонта и прочие сваленные как попало курьезы. Он сразу же забывает про все выпавшие на его долю злоключения, про то, что на днях он отморозил три пальца на одной ноге и два на другой. Он демонстрирует коллекционеру меня и мумию: будь что будет, пан или пропал.
Есть у человека одна потребность, которая почти столь же насущна, как потребность в сне, пище или в воде, но поскольку потребность эта в сравнении с любой физической не столь сильна и мучительна, мы порой ее недооцениваем. Эта потребность – жить по правилам. Правила правят миром. Стоит нам пренебречь одним сводом правил, как на смену ему тут же возникает другой. Солнце всходит – солнце заходит. Вы курите вашим богам фимиам – они вам за это даруют здоровье. Идешь в магазин желаний – и приобретаешь товар. Мне, пожалуйста, волны поменьше. А мне – урожай побольше. Для взрослых правила – то же, что для младенца соска или погремушка. Если подыхает твоя любимая свинья – значит, на это существует какое-то правило. Нет ничего страшнее, чем отсутствие правил. Люди готовы превозносить самые худшие правила – лишь бы только небосвод не обрушился на них беспричинно, против правил. Что может быть хуже, чем фортуна, спущенная с поводка?!
Существует категория людей, которых я, по аналогии с правдоискателями, называю «правилоискателями». Все они, не важно как и где, устанавливают свои правила. Не ешь это. Не ешь то. Не полагается носить больше шести серег одновременно. На первом свидании не целуются. Если A, B и C хотят продать свое пиво, все гда найдется D, который за них это пиво продаст. Надо же как-то сбалансировать законодательную, исполительную и судебную власть. К черту удачу – им правила подавай. Правил становится тем больше, чем громче люди ими похваляются – как если бы от правил хоть в малой степени зависел их успех! Отсюда же притягательная сила таинственности: лучшие правила – под прилавком.
Юрист (Паразитиссимус под номером пять тысяч четыреста тридцать два) с любопытством разглядывает мумию. Бывший надсмотрщик фиговых плантаций выглядит, прямо скажем, неважнецки; из- за того, что он неоднократно мокнул под дождем и падал в грязь, на плечах у него вырос гигантский бледно-зеленый гриб. Вид у гриба довольно аппетитный.
– У меня уже два таких, – говорит Паразитиссимус. – Приобрел их в прошлом году. Гриб, впрочем, недурен. Что же до голубого гиппопотама... – И он показывает пальцем на полку, где красуются сразу три миниатюрных голубых гиппопотамчика.
Чудонос озадачен, но когда безошибочным международным жестом, однозначно читающимся: «Говорю же, нет. Проваливай со своим товаром куда подальше!» – Паразитиссимус ставит точки над i, он, хоть и с некоторым опозданием, прозревает. Все кончено. Последние надежды втоптаны в грязь.
В эту самую минуту в дом врывается местный землепашец. Падает ниц на ковер и дрожащим от волнения голосом изрекает:
– Ваше паразитичество, я нашел чудо из чудес, – и достает громадную замороженную игуану. – Дракон, ваше паразитичество. Юный дракон.
Паразитиссимус его воодушевления не разделяет. Он идет к книге, находит в ней соответствующую иллюстрацию и демонстрирует ее землепашцу:
– Что это?
– Дракон, ваше паразитичество.
– Ничего подобного. Позволь, я познакомлю тебя с буквами "и", "г", "у", "а", "н", и уверен, ты помнишь нашу старую знакомую, букву "а". Игуана – рептилия из далекой Америки.
– Но каким образом это существо оказалось здесь? У нее ведь нет крыльев.
– Об этом же наверняка подумала перед смертью и твоя игуана – если к игуанам вообще применимо слово «думать». Посмотри на эту иллюстрацию повяимательней, и ты заметишь на заднем плане пьяного моряка, который оплакивает свою пропавшую игуану. Спасибо, конечно, что принес показать, но у меня уже есть два экземпляра покрупнее.
Землепашец молча взирает на свою рухнувшую надежду. Чудонос теряет терпение. Он вооружается замороженной игуаной и пытается нанести Паразитиссимусу удар, однако его мишень неплохо знакома с людьми, которые хотят нанести ей тяжкие увечья; используя в качестве щита бывшего надсмотрщика фиговых плантаций, юрист от удара уклоняется. Они пляшут по комнате, нанося поправимый и непоправимый ущерб бесценным экспонатам, и землепашец, дабы снискать расположение юриста, впивается четырьмя имеющимися в наличии зубами Чудоносу в ляжку. Появляются слуги, и, отбиваясь тем же самым холодным оружием, Чудонос выбегает из дому на бескрайнюю снежную равнину.
Заключение. Чудоноса обнаружили весной, когда он оттаял и упал с дерева, все это время служившего ему приютом. Паразитиссимус снял с него посмертную маску, чтобы, рассказывая о размерах его носа, не быть голословным.
Я и голубой гиппопотам пополнили – без лишних слов – коллекцию юриста.
Мумию никто брать не хотел. Извлеченная из могилы, переходившая от одного грабителя к другому, испытавшая презрение многих купцов, она проделала расстояние в тысячи миль и вот теперь вновь должна была оказаться под землей. Посмертное фиаско. Слух об этом дошел до местного священника, который забрал мумию в церковь, решив похоронить ее по христианскому обряду. Священник считал своим долгом приобщать язычников к церкви и представившейся возможности, разумеется, упустить не мог.
Замороженная игуана исчезла не менее таинственно, чем появилась. И тут мы вступаем в область невероятного. Невероятное встречается в нашей жизни довольно часто. Правда, далеко не все окружающие нас чудеса так же экзотичны, как история о кладбищенском воре из Египта, который попытался избить финского стряпчего обледеневшей ящерицей; в то же время окружающие нас чудеса отнюдь не менее невероятны оттого, что в них не фигурируют замороженные игуаны. Невероятное является нам не только в образе замороженной игуаны, но и в образе нелюбимой мебели, соседа-домоседа, неразделенной любви и неинтересной работы.
Невероятное, иными словами, – это высшее проявление вероятного.
В лавке старьевщика
Старьевщик провожает Никки глазами; он рад, что ему удалось лицезреть униженную красоту (а еще говорят, что красивым сопутствует удача!), и разочарован, что не смог выжать из нее побольше слез. То же, что Никки сбросила с себя маску страдалицы еще до того, как зажала в кулачке десять фунтов, – не в счет. Глупость не мелочна.
Надо бы сориентироваться. Что может быть страшнее, чем неожиданно обнаружить у себя за спиной амфору высотой восемь футов, которая вдобавок строит тебе гримасы?! Люди в таких случаях склонны во всем обвинять себя, они перестают верить своим глазам и теряют покой. Вот почему примерно раз в триста лет я над собой работаю.
Даже для меня, повидавшей в своей керамической жизни немало, условия здесь не самые лучшие: с потолка стекает какая-то вонючая жижа. На стенах, в шестнадцати местах, – плесень. О бактериях я уж и не говорю. Не успела я припомнить триста девятнадцать ситуаций, когда мне пришлось еще хуже, чем сейчас, как в лавку вошла женщина.
Впрочем, те, кто не обладает моей обостренной наблюдательностью, женщину в этом существе могли бы с первого взгляда и не признать.
Очень крупная. Верно, это не самая крупная женщина из всех, кого мне приходилось видеть, но в моей
