коллекции она занимает почетное шестое место, отставая от женщины, вошедшей в первую пятерку, всего на пять фунтов. Весит она от трехсот тридцати двух до трехсот тридцати пяти фунтов – столько же, сколько пять спяших шумерских уток (весом в два таланта, разуме-е-е-ется) или же почти три тысячи бездыханных полевок. (Меры веса и длины, к слову сказать, не менее важны, чем правила, ибо без них мы лишаем себя удовольствия обманывать: племена, которые разводили полевок и использовали их в качестве меры веса, стали вскоре их откармливать или же просто набивать песком; подобная мера веса, при всей ее очевидности, так и не привилась, однако лично мне всегда нравилась.)
Шесть футов четыре дюйма. Рост, согласитесь, тоже вполне солидный. Эта женщина столь велика, что все помещение начинает вдруг казаться хрупким, непрочным; легко представляешь себе, что через стену она может войти без всякого труда, как через дверь. Волосы у нее совершенно белые, стрижены коротко, не более чем на толщину пальца (я бы даже сказала, пальчика). В ушах серьги: фигурка чем-то напоминает прохожего, рвущегося в горящее здание, чтобы спасти детей.
От стоящей в дверях великанши в лавке вдруг стало тесно.
– Здесь только что была женщина. Я покупаю все, что она вам продала.
На ней белый кожаный пиджак; на спине – косо, неловко – подвешены два крыла. И не кого-нибудь, а кондора, отовсюду торчат птичьи перья – тоже кондора, тоже выкрашенные в белый цвет и тоже как попало. Старьевщик, конечно же, удивлен такой крупной покупкой такого крупного покупателя, да еще с такими крупными крыльями; удивлен, но не слишком: мы находимся в той части города, где любая потуга на оригинальность только приветствуется. Заработок – не главная цель в его жизни, а потому, чтобы взвинтить цену до небес, ему требуется по меньшей мере несколько секунд. Он с безграничным уважением поглаживает стоящие перед ним на прилавке предметы, он изо всех сил старается быть повежливей, однако с непривычки фальшивит, переигрывает, распространяя свою любовь не только на меня, но и на пингвинчиков, жирафа, керамического барсука.
– Двести фунтов.
– А в глаз не хотите? – В ее вопросе сквозит такая теплота, такая непосредственность, интонация вопроса настолько не соответствует его содержанию, что мистер Утиль не сразу понимает, о чем речь; ему невдомек: сила этой женщины велика, она может оторвать ему руки и ноги с такой же легкостью, с какой ребенок отрывает лепестки у цветка.
Ухватив суть вопроса, он тут же теряет к нам всякий интерес, ибо в этой части города принято не только ценить оригинальность, но и соблюдать повышенные меры безопасности. Тем не менее она с готовностью платит ему сто фунтов за весь комплект, и мы отбываем.
Мы выходим и видим, как навстречу по тротуару катит на велосипеде чернокожий юноша. Он слушает плейер, на носу – это в ноябре-то! – черные очки. Явно собирается сказать нам «пару ласковых». У моей нынешней хозяйки, напротив, выражение лица ангельское. Он лениво объезжает нас, проезжает еще футов десять и тогда только начинает громко сквернословить. Мужчина в инвалидном кресле грузит детский велосипед в прикрепленный к креслу прицеп; всего существует тридцать два способа погрузить детский велосипед в прицеп (такого размера); это же – один из трех способов грузить в прицеп детский велосипед, который вам не принадлежит. Еще один мужчина заходит в обувной магазин купить черные туфли своей жене, которая только что умерла. Средний пульс прохожих – семьдесят девять ударов в минуту. Из шестидесяти находящихся в данный момент на улице прохожих больше всего – четверо – думают о жареной картошке, еще двое – о том, что бы они сделали с девушкой в шубке из леопарда. На проезжей части находятся в это время семьдесят четыре транспортных средства.
Нас загружают в автофургон, и моя нынешняя хозяйка садится за руль, отчего фургон жалобно стонет. Мы трогаемся, и вскоре становится ясно, что едем мы в сторону Розиной квартиры. Припарковавшись за углом, великанша достает сотовый телефон и набирает номер. В трубке раздается голос Никки; моя хозяйка отключает телефон, на мгновение задумывается, заводит мотор – и мы куда-то едем еще минут пятнадцать. Приезжаем мы в спортивный клуб, где спортом занимаются не для того, чтобы сбросить лишний вес или похудеть в талии, а для того, чтобы диктовать миру свои условия. Боксеры с остервенением колотят по грушам, чтобы с еще большим остервенением колотить людей. По залу прохаживаются великаны, чьих лиц почти не видно под буфами мышц; впрочем, по сравнению с моей хозяйкой они не кажутся такими уж великанами. Она здесь – единственная женщина, и ее приход вызывает всеобщее внимание.
– Привет, Туша, – цедит один из великанов, ее знакомый. Раздается смех. Кто-то оставил посреди зала штангу; Туша снова набирает Розин номер и, убедившись, что Никки по-прежнему дома, хватает штангу, которую она способна не только выжать вместе со штангистом, но и забросить обоих на крышу соседнего дома, и начинает довольно, впрочем, неловко – завязывать ее узлом.
Разумеется, стоящие поблизости культуристы гогочут – в самом деле, какой смысл тратить всю жизнь на то, чтобы отрывать от земли увесистые куски металла, вдыхать терпкий запах чужих подмышек, если не иметь возможности посмеяться над невиданно толстой женщиной, которая не владеет искусством толчка и жима, да еще носит белый кожаный пиджак с нелепыми белыми крыльями за плечами? Трое качков, чей совокупный интеллект примерно равен интеллекту карандаша, как по команде поворачиваются к ней и разражаются громким смехом. «А может, она ищет ссоры? – думаю я про себя. – И для этого любым способом старается привлечь к себе внимание, вызвать смех».
– Так жирок не сбросишь, крошка, и не надейся, – замечает один из качков, что с его стороны несправедливо: жира как такового у нее не так уж и много, зато шире в плечах здесь нет никого. Слышу, как по залу пробежал смешок – не в адрес Туши, а в предвкушении того, что должно неминуемо произойти.
На шее у насмешника – рубец; на рубце вытатуировано: «Резать здесь»; по всему видно: штангой он занимался и в тюрьме тоже. Сидел себе, должно быть, за решеткой, качал мышцы в тюремном спортивном зале и в ус не дул. Таких, как он, камера спасает от куда больших неприятностей. Типичный придурок, природа не обделила его ростом и весом, и теперь он каждый день начинает – и кончает – штангой. Не понимает только одного: завод, который производит таких, как он, был запущен еще до ледникового периода.
– На небеса ты не попадешь, можешь не беспокоиться. Даже верхом на штанге. – Гомерический хохот. Туша переносит насмешки с поистине ангельским терпением. До поры до времени.
– Сила и мышцы – вещи разные, – изрекает она наконец голоском девятилетней школьницы. Все стонут от смеха – вот уж действительно святая простота. – Сила не в мускулах, а в душе.
– "В душе!" – Зал сотрясается от дружного хохота.
– Спорим? – предлагает она.
Тут бы качкам, будь у них в мозгах хоть одна извилина, заткнуться и отойти. Но они не понимают, с кем имеют дело.
– Ставлю сотню, что я выносливей вас всех, – провозглашает Туша.
– Да ну? – не верит своим ушам Рубец.
– Именно так. – С этими словами Туша извлекает из кармана деньги и две зажигалки, одну синюю, другую красную. Рубец мечется по залу в поисках сотни. – Выбирай зажигалку, – говорит она. Он берет синюю зажигалку в правую руку, на которую ладонью вниз ложится левая рука Туши. В правой руке у Туши красная зажигалка, а сверху – левая рука Рубца. Язычки пламени вспыхивают одновременно.
Рубец почти сразу же начинает морщиться. Он – из той породы людей, которые скорее умрут, чем дадут слабину, однако в данном случае ему грозит не смерть, а боль. Через десять секунд он начинает трястись всем телом и на мгновение отдергивает руку, однако затем пересиливает себя и со слезами на глазах вновь ее опускает. Ладонь же Туши остается неподвижной, на лице – благодать. Еще через семнадцать секунд Рубец, всхлипнув как ребенок, судорожным движением сжимает руку в кулак. Чернокожий дружок Рубца считает, что у него получится лучше, и собирает дань с тех, у кого рост и вес поменьше, а кошелек потолще. Лучше не получилось.
– Да она нам мозги пудрит! – кричит Рубец, хватает синюю зажигалку, зажигает ее и вновь поджаривает себе ладонь. – Денег ты все равно не получишь.
Она ласково смотрит ему в глаза, сама же тем временем присваивает его семейные драгоценности: эспандер, гантели, тренажер. К такому повороту событий Туша явно привыкла: ее улыбка, твердый взгляд, осанка были не случайны – она готовилась. У Рубца – минутный шок, который наступает у всех мужчин после перенесенной боли; они пытаются собраться с духом – как правило, неудачно. Рубец
