– С чем и поздравляю. Хуже нет, когда есть с кем трахаться. Сплошные проблемы. Так что пользуйтесь случаем, отдыхайте.
Роза идет в ванную. Никки моет посуду. Так чисто ее еще никто никогда не мыл. Обещает Розе, что завтра приготовит на обед жареные грибы. Роза выходит из ванной. Никки входит. Изучает Розины ноги. Задумывается.
Роза звонит по телефону: «Да, подлинная, но... даже не знаю, как сказать... не вполне понимаю, о какой подлинности идет в данном случае речь. Я бы хотела еще какое-то время подержать ее у себя». Пауза. «Мне трудно вам объяснить...» Пауза. Слушает. «Вы, наверное, считаете, что я сошла с ума, но у меня такое чувство, что эта ваза... привирает».
Работа ей предстоит нелегкая.
Никки. День второй
– Я в самом деле могу остаться? – щебечет Никки. – Мне, право, не хочется вас обременять.
– Да вы ничуть меня не обременяете. Когда живешь одна, начинаешь ценить общение.
Роза уходит. Никки остается. Взяла у Розы деньги на ремонт стиральной машины и ждет прихода мастера.
Разыграла сцену на старую как мир тему: «Я дала подруге в долг, а она не отдает». Не исключено, что у Никки и в самом деле есть подруга, которая ей должна, однако наверняка найдется куда больше подруг, которым должна она. Садится к столу прикинуть дальнейший план действий, но тут является мастер по ремонту стиральных машин.
Мастер. Хорошо сложен, уверен в себе. В природе нет ни одной стиральной машины (или женщины), перед которой бы он спасовал. Плотно облегающие брюки. В брюках – то, что надо: у Никки глаз наметанный. Заключает стиральную машину в объятия и сразу же обнаруживает, какой орган у нее отсутствует.
– И сколько же, интересно, это будет мне стоить? – осведомляется Никки тем тоном, каким говорят женщины, когда чувствуют, что вот-вот падут, однако вынуждены делать вид, что об этом даже не подозревают. Она в легком халатике
– знает, что прозрачная одежда предпочтительней наготы. Поглаживает большим пальцем груди; жест настолько очевиден, что только очень, очень глупый человек сочтет, что это она поправляет лифчик.
– Ладно. – Мастер соглашается. – Так и быть. Но времени у меня в обрез, и имей в виду – заплатишь в любом случае.
Секс: шесть минут двадцать одна секунда. В жизни не видела, чтобы стиральную машину использовали в подобном качестве. Несмотря на очевидные неудобства «любовного ложа» (или же благодаря им), совокупляются они виртуозно. На мастера по ремонту стиральных (и не стиральных) машин Никки взирает с нескрываемым уважением. Герой-любовник возвращает стиральную машину на ее законное место, бросает на Никки взгляд, полный неподдельного чувства, и, не взяв деньги, медленным шагом покидает квартиру.
– Твоя взяла.
Через две минуты пятнадцать секунд за окном звон разбитого стекла – это в фонарный столб врезалась легковая машина.
Никки поправляет волосы и выходит на площадку забрать из ящика почту. Рекламу и прочую ненужную бумажную продукцию, не глядя, выбрасывает, ту же корреспондендию, которая может представлять интерес или принести пользу, вскрывает с особым тщанием. Наблюдать за ней в эти минуты – одно удовольствие.
«Дорогая владелица почтового ящика номер 59, – читает она. – Вам не придется более волноваться. Вот он я, рыцарь без страха и упрека в обличье юного жуира из 48-й квартиры. Я работаю в кино, живу как хочу и отличаюсь неуемным темпераментом...» Никки откладывает письмо, на лице искреннее разочарование.
«Почему?! Ну почему в этом мире столько психов? На каком таком заводе их производят? Даже не подумаю заклеивать обратно твое письмо, псих! И рвать в мелкие кусочки тоже не буду». Никки идет в уборную разрывает письмо пополам, швыряет в унитаз и спускает воду.
Мне видна оборотная сторона людей. Причем вовсе не обязательно худшая. Такая, которую люди не хотят демонстрировать. При мне мужчины и женщины делают то, чего никогда не стали бы делать в присутствии домашних животных. В самом деле, кому захочется уронить себя в глазах любимого хомячка? К нам же, предметам неодушевленным, человеческие особи относятся с презрением и подвергают нас испытаниям, которые смогли бы перенести далеко не все хомяки. Мы видим то, что скрывает муж от жены и жена от мужа, хозяин от слуги и слуга от хозяина, офицер от солдата и солдат от офицера. Мы видим, как министры сосут палец, как национальные герои грызут ногти, как неделями не меняется нижнее белье. Как судьи – не без успеха – притворяются козлами, причем далеко не всегда – отпущения.
Никки продолжает чтение. «Ишь чего выдумал!» – бормочет она, откладывая очередное послание.
«В данный момент я переезжаю на другую квартиру, поэтому лучше звонить мне на работу», – с интересом читает она последнее письмо. «То, что надо. С тобой все понятно: женат, но оттянуться не прочь».
Набирает номер.
– Алло, Брайен? Это из квартиры пятьдесят девять. Зови меня просто Фиона. Твое письмо мне понравилось, даже очень. Я от него тащусь... Может, встретимся? Нет, давай прямо сейчас. Да... записала. Через час буду.
Воспользовалась косметикой Розы и удалилась. «Ну, Брайен, держись!»
Возвращается спустя шесть часов сорок восемь минут, в каждой руке по большому пакету. Открывает сумочку, с удовольствием пересчитывает банкноты и извлекает на свет Божий несколько аптечного вида флакончиков. Кипятит воду и, высыпав из флаконов пять-шесть таблеток на лист бумаги, вчетверо его складывает, растирает содержимое пакетика заколкой, после чего удаляется в свою комнату и, оставив дверь приоткрытой – вероятно, чтобы ее не застали врасплох, – разводит порошок, набирает смесь в шприц и делает себе укол в правую ступню. Взгляд сразу же становится томный, в зрачках – умиротворенность. Нет, что ни говори, а этой юной леди развлечения необходимы самые разнообразные.
Возвращается Роза. Находит Никки веселой и деловитой. На плите хозяйку дома ждет ужин, а также два письма, которые Никки сочла возможным ей передать. Одно – от вышедшего на пенсию градостроителя, который пишет, что жена призывает его разнообразить пресную, старческую жизнь, что ягодицы у него, хотя ему уже шестьдесят шесть, округлы, мускулисты и служат законным предметом гордости супруги и что свои главным достоинством он считает богатый сексуальный опыт. Что ж, опыта ему и впрямь не занимать – по крайней мере если судить по куриному почерку и кляксам, свидетельствующим о том, что писавшему никак не меньше восьмидесяти шести. Любопытно, что Никки сразу же поняла: шантаж в данном случае невозможен – престарелому джентльмену пришлось бы слишком много всего объяснять.
Второе письмо – от кузнеца из Ипсвича; этот вместо своей фотографии вложил в конверт фотографию двух фруктовых железных ваз, которые поразили даже мое – представляете! – воображение. Чай Никки заваривает таким видом, будто адресованную Розе корреспонденцию зачитал до дыр кто угодно, только не она. Столь скромный улов, похоже, Розу особенно не огорчил, хотя она, разрывая второе письмо вместе с вложенным в конверт бланком заказа, в сердцах и бормочет: «И этот туда же!»
Меня она берет в руки и внимательно разглядывает. Чтобы ее отвлечь, рассказываю ей про слоновьи бега. Мне ведь всегда есть что рассказать. Я готова развлекать Розу самыми невероятными историями и дальше – лишь бы только она не копалась в моей родословной. И все же, если честно, мне хочется, чтобы она поскорее отдала меня будущему владельцу, – когда по тебе водят пальцем, переносить это нелегко.
Буркнув «спокойной ночи», Роза скрывается в своей спальне. В полутьме коридора Никки смотрится в зеркало и еле слышно, одними губами, произносит имя «Роза», после чего высовывает язык. Ведет себя язык так, словно это живое существо, которое наконец-то выпустили на волю. Широкий, тяжелый, влажный, он высовывается так далеко, что в это невозможно поверить. Дюйм за дюймом сбегает к подбородку, взмывает к кончику носа, облизывает его и ныряет обратно в рот – по месту жительства. Длиннее мне приходилось видеть лишь восемнадцать языков, а шире – и того меньше, всего пять, а ведь в языках, губах и зубах я, слава Богу, толк знаю.
